Фетяска и Голубков

Голубков первый семестр своей работы всё приглядывался, и с Фетяской, несмотря на её двусмысленные предложения, придерживался доброжелательного тона; делал счастливое непонимающее лицо, как будто ему сказали комплимент. Но потом, после зимней сессии, в длинные новогодние праздники, они встретились уже в квартире Фетяски, и он стал её любовником. Событие это, впрочем, для всех было настолько рядовое, что на это не обратили внимания ни коллеги Фетяски, ни её муж, всё обошлось лёгкими понимающими улыбками. Самое замечательное, что и Голубков отнёсся к этому факту как всего лишь к дополнительному положительному жизненному обстоятельству; примерно как к повышению зарплаты на 20 %. А зря: Фетяска по-настоящему в него влюбилась.

Голубкову, как и всему населению России после 1992 года, были нужны деньги. Подобно бывшему турецко-подданному советскому гражданину Бендеру бывший узбекский уроженец вполне усвоил навыки восточного комбинационного поведения. Он взялся вести экономическую теорию в потоках, от которых все отказывались, — у литейщиков и сварщиков. За выпускниками этих специальностей прочно закрепилось прозвище «Господа дерево», на их фоне Голубков чувствовал себя вполне уверенно. Схема была проста: он договаривался с одним из студентов — часто это был неформальный лидер какой-либо учебной группы, — и тот собирал дань за сдачу зачета/экзамена. За зачёт Голубков брал $15 с головы, за экзамен — $25. Стороны оставались довольны друг другом.

За сессию Голубков, бывало, собирал до $2000–3000. Неформальный лидер тоже не оставался внакладе… Кроме того, желающие могли попытаться сдать контрольные испытания и бесплатно, Голубков не зверствовал, в отличие от кафедры сопромата, про которую в университете ходили легенды…

Хотя Голубков отрабатывал практику изымания денежных излишков у бедных, несчастных российских студентов самостоятельно, используя приобретенный на Востоке опыт, но он был далеко не первым в деле улучшения материального состояния российской интеллигенции. Официальные месячные зарплаты профессорско-преподавательского состава были: старший преподаватель — $80-100; доцент — $100–120; профессор — $130–150.

Про ассистентов и лаборантов лучше было и не вспоминать. В то же время ректор, благодаря инструкциям министерства образования, только по завершении нового набора в вуз получал до 5 % от объема платежей новых первокурсников, набранных на коммерческой основе, что составляло в N-ском техническом университете около $10 тыс. Вдобавок, по мере появления во главе министерства члена КПРФ и начала реформы образования («а коммунисты, господа студенты, всегда были за радикальные реформы всего на свете, даже поддерживали разнообразные революции»), появился циркуляр, фактически отменяющий выборы ректора: если открытым голосованием утверждался его отчётный доклад, он автоматически оставался на своём посту на следующий срок («коммунисты, господа студенты, всегда втайне завидовали монархистам, и всячески пытались применить эту форму правления на практике»)…

Конечно, нельзя говорить, что весь профессорско-преподавательский состав дружно брал плату со студентов за прохождение ими зачетов/экзаменов. Может, чуть больше половины. Может, две трети. Кто же их считал? Был даже один проректор по науке, маленький, шустрый и пузатый Залкинд, который как-то прилюдно заявил, что брать деньги со студентов — последнее дело, и грозно посмотрел в сторону сидящего здесь же Голубкова.

Голубков Залкинда боялся. Но Залкинд недолго был в проректорах по науке — одновременно он возглавлял научно-производственную фирму, которая изготавливала и продавала градирни, им сконструированные. Строили как-то производственное помещение стоимостью в тридцать миллионов долларов, фирма выступала генподрядчиком, и Залкинда посадили, обвинив в хищении этих самых $30 млн. Напрасно он пытался взывать к голосу рассудка: как же мог он расхитить указанную прокурором сумму, если здание построено, градирни установлены и всё работает? Такие глупые аргументы суд N-ской губернии и вовсе не принимал в рассмотрение, и местный ОБЭП категорически торжествовал победу. Голубков же и Фетяскина злорадствовали. Вот она, наука, до чего незнающих людей доводит.

Между тем докторантские дела Фетяски продвигались; в преддверии защиты её приказом ректора назначили заведовать кафедрой. Сын её большую часть времени проводил у бабушки, Фетяска сняла квартиру для свиданий с Голубковым и мечтала о будущем. Как-то раз она поделилась с Голубковым этими мечтами, тот поддержал её, сказав, что в сорок два сейчас ещё вполне рожают, но всё это — только после защиты ею диссертации; почему-то он думал, что Фетяска не защитит её никогда… а со временем любовный пыл её остынет. Фетяска же была счастлива, а счастье притупляет наблюдательность… Голубков дарил ей цветы и разные дамские мелочи из нижнего белья; муж её за всю жизнь ни разу не догадался сделать ничего подобного.