Фернандо Магеллан. Книга 1

«Голова его – чистое золото; черные волнистые кудри – как ворон.
Глаза – как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, сидящие в довольстве.
Щеки – ароматный цветник, гряды благовонных растений;
Губы – источающие текущую мирру лилии;
Руки – усаженные топазами золотые кругляки;
Живот – обложенное сапфирами изваяние из слоновой кости;
Голени – мраморные столбы на золотых подножиях…»

(Песн. П. 5, 11–15).

– Это все о Нем, о Господе нашем Иисусе Христе, – восхищался юноша. – Послушайте, как прекрасны поэмы! Книга посвящена матери Церкви и Господу. Нет на свете более возвышенной любви, трепетной, нежной, девственной:

«Как ты, возлюбленная, прекрасна и привлекательна
твоею миловидностью!
Твой стан похож на пальму, груди – на виноградные кисти.
Подумал я: влез бы я на пальму, ухватился за ветви;
Твои груди были бы вместо кистей винограда, а запах от ноздрей,
как от яблок»

(Песн. П. 7, 7–9).

– За что ухватился? – подзуживал Фернандо.

– За пальму, – пояснял смутившийся Антоний, – за Церковь христианскую.

– А «груди – виноградные кисти» чьи? Церкви или Девы Марии? Священник становился пунцовым, отворачивался в сторону, читал строки, попавшиеся под руку:

«Вот зима уже прошла;
Дождь миновал;
Цветы показались на земле,
Время пения пришло,
Голос горлицы слышен в нашей стране;
Смоковницы распустили почки,
Виноградные лозы издают благовоние.
Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!»

(Песн. П. 2, 11–13).

– Странная любовь к Деве Марии, – удивился Фернандо. – Сейчас бы Соломона за такие слова сожгли на костре.

– Это надо понять, – объяснил Антоний. – Земной разум затемняет, искажает сущность небесной любви. Наша испорченная натура и природная страсть извращают песнопения. Необходимо возвыситься над плотью, обрести истинное блаженство в любви к Господу и Деве Марии. Разве вы не чувствуете потребности любить полным сердцем, жертвовать всем на свете, не ожидая вознаграждения? Любовь это… – не находя слов от переполнявшего душу восторга, он замер посреди комнаты с воздетыми ручками. – Это…

– Спроси у Гомеса, он мигом растолкует, – посоветовал Фернандо.

– Ваш приятель – богохульник и развратник! – возмущенно возразил священник. – На прошлой неделе притащил в храм чернокожую рабыню и потребовал окрестить. Ему грешно спать с ней, а так Бог простит за благое дело.

Капитан засмеялся.

* * *

Скандалист и любимец портового Лиссабона, Эстебан Гомес, не пошел ловить кошек на улицах столицы, не отправился на баркасе в белоснежную Московию, а шлялся по трактирам, пропивал заработанные деньги. Магеллан сопровождал друга в ночных походах, сохранял трезвость и умеренность, пресекал своим спокойствием готовую вспыхнуть поножовщину Фернандо познакомился со многими моряками, согласными пойти на край света, лишь бы хорошо платили.

Иногда к веселой компании присоединялся Фалейра. Они посещали Марию с ее подружками, отчего интерес астролога к цветным женщинам пропал. Шумное застолье плохо сказывалось на слабом здоровье ученого. Во дворце рассказывали о его невероятных любовных приключениях, в действительности совершенных кормчим, но молвой приписываемых астрологу. Старые знакомые Фалейры подозрительно поглядывали на черное одеяние звездочета, новые – удивлялись дремавшим в нем страстям. Мечтая о высоких должностях и опасаясь потерять королевскую поддержку, астроном в последние дни уклонялся от пирушек, беседовал с Магелланом дома с глазу на глаз.

Заветная карта Мартина Бехайма ничего нового не показала офицеру. Между тридцатым и сороковым градусами южной широты американский материк пересекал открытый Лижбоа широкий пролив. Фернандо видел проход на портулане в Тезорариуме. Он не нашел лаговых записей, но это укрепило уверенность в принадлежности карты Лижбоа. Вероятно, судовые журналы попали в руки испанцев. Белокурый кормчий упоминал об этом.