Ферма

– Для потомков, – объясняет он без тени смущения и направляет камеру телефона прямо на ее лицо.

Джейн идет к стеклянным дверям больницы, слегка дрожа, несмотря на ночную жару. Она сознает, что позади Трой, вероятно, все еще ведет съемку. Увековечивая ее неестественную раскачивающуюся походку. Пересматривая свое мнение о формах беременной женщины.

Джейн протискивается через вращающуюся дверь в вестибюль больницы, не позволяя себе ни думать, ни чувствовать. Охранник смотрит на нее, и внутри у Джейн все обрывается, но он зевает и отворачивается, занявшись своим телефоном.

– Акушерское отделение на седьмом, – обращается к Джейн мужчина в справочном окошке, когда подходит ее очередь.

– Нет, я… я ищу свою дочь… – извиняется Джейн.

– Имя?

– Я Джейн Рейес.

Мужчина бросает на Джейн взгляд, который ей так часто доводилось видеть раньше (так на нее, например, смотрели родители Билли и надменные дети обитателей дома престарелых).

– Как зовут вашу дочь?

– Ах да, – краснеет Джейн. – Она Амалия. Амалия Рейес.

Мужчина набирает имя на клавиатуре, сине-зеленый экран компьютера отражается в его очках. Затем он качает головой:

– Ее нет в базе.

– Но я знаю, что она здесь. Со вчерашнего вечера!

Джейн кладет руки на стойку. На лице мужчины появляется выражение недовольства.

– Что я могу сказать? Она здесь не значится.

Он пожимает плечами, отворачивается от Джейн, показывая, что разговор закончен, и спрашивает женщину, стоящую в очереди следующей, не может ли чем-нибудь ей помочь.

Джейн, разозлившись, требует:

– Энджел Калапатия! Проверьте это имя. Пожалуйста. А также Эвелин Арройо. Она моя двоюродная сестра…

Мужчина качает головой, но повинуется. Он просит Джейн произнести имена по буквам и неохотно стучит по клавиатуре. Позади Джейн раздается негромкий стук, и женщина в очереди начинает ругать сына за то, что он уронил стаканчик с соком. Его рубашка совершенно новая, и теперь она вся в пятнах.

– Десятый этаж, – коротко произносит мужчина, глядя мимо Джейн на расстроенную мать и плачущего мальчика в испорченной рубашке.

В лифте, когда двери закрываются и он начинает подниматься, дыхание Джейн учащается, и она дышит с трудом, как будто воздух стал разреженным. Чтобы не упасть, она прислоняется к стенке лифта – холодной, металлической.

У меня паническая атака.

Джейн вспоминает, как психолог в доме престарелых учила пациентов справляться с такими приступами. Она заставляла их обводить указательным пальцем одной руки контуры другой, медленно дыша при этом. Джейн видела, вытряхивая в пластиковый мешок содержимое мусорных корзин, как старики очерчивают свои ладони и пальцы.

Джейн пытается следовать их примеру, вспоминая голос психолога: та однажды рассказала Джейн, убиравшейся в ее кабинете, что этот метод успокаивает стариков, давая им чувство контроля над телом. Потом, приподняв кофейную кружку, чтобы Джейн могла протереть под ней стол, психолог добавила: «Ведь как еще нам реагировать на сюрпризы, которые преподносит жизнь?»

При этих словах она подмигнула Джейн, хотя Джейн не поняла почему и не понимает до сих пор.

Двери лифта открываются. Джейн, все еще водя пальцем по руке, видит сидящую за столом работницу больницы. Все расплывается перед глазами, кроме круглого лица женщины. Та не сердится, когда не может найти Амалию в компьютере. Она только щурится на Джейн из-под старомодных очков в форме кошачьих глаз и спрашивает, не посмотреть ли другое имя.

– Эвелин Арройо, – говорит Джейн. – Я ее двоюродная сестра.

– Ах да. Палата десять-одиннадцать.

Женщина машет рукой, указывая в конец коридора.

Джейн идет в указанном направлении. Она проходит мимо мужчины, стоящего перед дверью палаты 10–02. У него мрачное лицо и большие пятна пота под мышками. Из палаты 10–05 доносятся приглушенные голоса и взрывы смеха. Через несколько дверей Джейн замечает женщину в розовых халате и брюках, стаскивающую с кровати простыни.

О боже, пожалуйста. Только не это.

У палаты 10–11 Джейн останавливается. Невзрачная дверь, выкрашенная в белый цвет, закрыта. На уровне глаз полоса матового стекла. Джейн касается рукой двери, но, не выдержав напряжения, отворачивается. Она приходит в себя в конце коридора, стоя перед окном без занавесок. Небо снаружи серое, слегка подсвеченное городскими огнями. На нижней панели стекла виден смазанный отпечаток детской руки. Должно быть, девочка вытянулась во весь рост, чтобы его оставить. Откуда ей было знать, что снаружи нет ничего сто́ящего? Только грязный город под грязным небом.

Джейн опускает голову и молится. На этот раз не за Амалию, а за себя. Она просит Бога дать ей силы. Тогда она сможет вынести все, что бы ни случилось, каким бы плохим ни оказалось состояние Амалии. Еще она просит самообладания. Чтобы, когда Джейн наконец увидит Ату, – работа которой заключается в том, чтобы поставлять на ферму невежественных доверчивых филиппинок, притворяясь, будто она испытывает к ним материнские чувства, – прикусить язык на достаточно долгое время, пока не станет ясно: Амалия в безопасности.