Ферма

Ими ничего невозможно удержать. Они очень непрактичны. Профессиональный взломщик ни за что не взял бы их с собой на дело. Стоя под дверями дома, я вдруг занервничала. В разгар летнего дня на мне теплые шерстяные варежки, я готова вломиться в чужой дом, но при этом даже не могу открыть дверь. Оказалось, что повернуть в них гладкую стальную ручку не так-то легко, и у меня ничего не получалось, несмотря на многократные попытки. В конце концов мне пришлось взяться за нее обеими руками.

Первые шаги, сделанные в чужом доме, те несчастные несколько метров, что я прошла от входной двери до подножия лестницы, были самыми трудными в моей жизни и дались тяжелее всего. Шведские обычаи и домашний этикет настолько прочно вошли в мою плоть и кровь, что я даже сняла туфли, совершив совершенно идиотский поступок для взломщика, и оставила их на нижней ступеньке, во весь голос объявляя о своем присутствии любому, кто вернулся бы домой.

Мне еще никогда не доводилось бывать у Хокана и Эльзы на втором этаже. И что же я там увидела? Дай мне любой рекламный проспект мебели среднего ценового диапазона, и я покажу тебе спальню Хокана. Она выглядела опрятной и чистенькой: сосновая кровать, сосновые платяные шкафы, девственно чистые прикроватные тумбочки. Повсюду царил устрашающий порядок: здесь не валялись пилюли, книги или грязная одежда. Потуги хоть как-то украсить обстановку выглядели жалкими и неэффективными, словно принятые решением комитета жильцов, да и то, скорее, от отчаяния: на стенах висели несколько картин местных художников, признанных приличными. Это был, скорее, выставочный зал с мебелью для спальни, а не настоящая, живая спальня. Кроме того, исходя из собственного опыта сорокалетнего замужества, стоя посреди спальни рядом с вазой, наполненной раскрашенными деревянными тюльпанами, я могла бы утверждать, хотя и не злорадствуя, конечно, что совершенно точно поняла: здесь не занимаются сексом. Место выглядело абсолютно бесполым и выхолощенным. И да, ты прав, у меня нет тому никаких прямых доказательств, но внешний вид помещения говорит сам за себя, и я уверена, что Хокан искал сексуальных удовольствий на стороне, хотя это, разумеется, к делу не относится. Должно быть, Эльза просто смирилась с этим, и тогда я впервые ощутила некое подобие жалости к ней, верной Эльзе, пленнице сосновой спальни. Я почему-то уверена, что завести интрижку она просто не могла. Она принадлежала ему. А он ей – нет.

Не требовалось большого ума, чтобы понять: последняя комната по коридору принадлежит Мие. Я оглядела ее, говоря себе, что, наверное, произошла какая-то ошибка, это не могла быть комната девушки. В ней стояла точно такая же мебель, как и в первой спальне, такой же сосновый платяной шкаф, и даже сосновая кровать была такой же, как у родителей. Личное присутствие Мии ощущалось только по наличию в комнате вычурного зеркала. Здесь не было ни постеров, ни плакатов, ни фотографий. Она не походила ни на одну из подростковых комнат, которые я видела до сих пор. В этой комнате обитало одиночество, она ничуть не напоминала личное пространство, в котором Миа пользовалась свободой, нет, она была обставлена и прибрана в полном соответствии со вкусами и понятиями Эльзы. Комната буквально кричала: ты должна стать одной из нас! Это был приказ, ослушаться которого невозможно. Миа, конечно, ночевала здесь, но комната ей не принадлежала. В ней не ощущалось ее личности или хотя бы присутствия. Она ничем не отличалась от удобной и комфортабельной комнаты для гостей. А потом я вдруг поняла, что беспокоит меня сильнее всего: запах! Комната подверглась профессиональной уборке, кровать была застелена, белье оказалось свежим и выглаженным, простыни выглядели совершенно новыми, на них не спали, по полу прошлись пылесосом. И пахла она лавандой. Действительно, в розетке торчал автоматический освежитель воздуха, причем установленный на максимум. Если бы сюда для проведения обыска пригласили экспертов-криминалистов, я уверена, они бы не нашли даже частички кожи Мии. Здесь царила поистине гнетущая, стерильная чистота морга.