Ференц Лист

В этот приезд в Будапешт Лист выступал мало, но 25 марта с большим успехом дирижировал «Коронационной мессой». Зато занятия в Музыкальной академии шли полным ходом. Отчетный концерт 1882 года состоялся 1 апреля. Его комментировала газета «Зенэсети Лапок»: «[Ученики Листа] трогательно простились со своим великим учителем. Последнее в этом учебном году выступление маэстро было самым интересным: в большей его части сам Лист играл для своих учеников, и при этом столь виртуозные пьесы, перед исполнением которых обычно крестятся и величайшие пианисты-виртуозы нашего времени. Если учесть, что с тех пор как Лист оставил публичные выступления (вот уже 43 года), он никогда не упражнялся систематически в технике игры, то любой величайший виртуоз, ежедневно потеющий над регулярными техническими экзерсисами, по сравнению с ним кажется карликом; непревзойденная техника его игры может соперничать с чудом…»^[750]

В то время как пресса вновь восхваляла виртуозность Листа, он создавал одно из самых дерзких, недооцененных, обращенных в будущее фортепьянных сочинений — «Чардаш смерти» (Cs'ard'as macabre). Даже в кругу наиболее близких ему музыкантов это произведение не вызвало понимания. При жизни Листа «Чардаш смерти» опубликован не был; первое его издание было осуществлено — и это опять же очень показательно — лишь в 1951 году!

На пасхальные дни Лист отправился в Калочу навестить архиепископа Хайнальда. 14 апреля он выехал в Веймар.

Лето было наполнено ожиданием байройтских торжеств. Лист уже знал, что 13 января Вагнер завершил «Парсифаля». Теперь оставалось воплотить эту христианскую мистерию на сцене. Лист сразу был покорен творением Вагнера. «Парсифаль, так сказать, возобновил чудо из чудес — искупление человечества Иисусом Христом. <…> Грехом, нечистым желанием, эгоистической волей божественный элемент человечества был осквернен, унижен; поднявшись до сознательной жалости, сделав все человеческие страдания своими страданиями, искупив все грехи, Парсифаль возвратил этому божественному элементу его первобытный свет и снова возвел на престол упавшего, страждущего Бога, который плачет в сердце греховного человека»^[751], — думается, Лист мог бы подписаться под этими словами французского филолога Анри Лиштанберже.

Сам Лист писал княгине Каролине Витгенштейн: «…„Парсифаль“ нечто большее, чем просто шедевр. Это откровение в рамках музыкальной драмы. Правильно говорили, что после „Тристана и Изольды“, этой Песни Песней земной любви, Вагнер в „Парсифале“ одарил мир самой возвышенной, насколько это только возможно в узких рамках сцены, песней божественной любви»^[752].

Лист приехал в Байройт 15 июля, а 26-го числа после длительного перерыва премьерой «Парсифаля» был открыт Второй Байройтский фестиваль. На банкете, как и шесть лет назад, Вагнер взял слово: «Сегодня, когда благодаря собравшимся здесь артистам я с радостью и удовлетворением могу взирать на свое завершенное творение, я могу сказать, какое огромное влияние оказал на весь мой творческий путь один исключительный человек. Когда я был изгнан из Германии и проклят, я встретил Листа, который воскликнул: „Человек искусства, я верю в тебя!“ Он был тем, кто поднял меня, кто меня поддержал, кто верил в меня, как никто другой»^[753]. Тогда никто, и менее всех Лист, не предполагал, что эти слова станут своеобразным прощанием…

Вернувшись в Веймар, Лист на этот раз не спешил покидать его. Ему нужно было осмыслить «потрясение „Парсифалем“». Наступила осень, но о переезде в Рим он даже не думал. Его по-прежнему окружали ученики и друзья; в начале ноября в Веймар приехал Антон Рубинштейн.

Поздней осенью Лист оставил Веймар. Рихард и Козима после фестиваля отдыхали в Венеции, сняв роскошные апартаменты в палаццо Вендрамин-Калерджи (Vendramin-Calergi)^[754] на Гранд-канале. 19 ноября к ним присоединился Лист. Его покои выходили окнами на канал; он любил смотреть на серые волны.

Листу казалось, что более спокойных, наполненных тихим семейным счастьем дней в его жизни еще не было. Первую половину дня все проводили дома; в два часа, как Лист привык, садились за стол и во время обеда непринужденно беседовали. Затем Лист уходил к себе работать над «Легендой о святом Станиславе». Посреди этой идиллии он неожиданно буквально за несколько дней написал сочинение под названием «Траурная гондола» (Die Trauergondel или La lugubre gondola). Он объяснял, что увидел в окно проплывавшую мимо похоронную процессию и мелодия сама родилась словно из ниоткуда. Лист уже был автором двух тренодий — песен-плачей. «Траурную гондолу» он назвал не тренодией, а элегией, то есть не так конкретно, более отстраненно. Неужели это и в самом деле было пророчество, которого испугался сам автор? Причем пророчество, сработавшее дважды: вторую редакцию «Траурной гондолы» Лист завершил перед собственной смертью…