Феникс

— Для Германии.

С таким же успехом фрау Хенкель могла сама наградить себя за тревоги и хлопоты — вера в победу Германии обязательна для всех.

— Я вас поняла, господин капитан… Чем может быть еще полезна для вас диктор «Рундфунка»?

— Жена президента, — поправил ее капитан.

— Будьте последовательны, добавьте титул, вами же предложенный когда-то, — шахиня.

Ничего не оставалось Ольшеру, как улыбнуться.

— Вы восхитительны, фрау. С вами приятно беседовать.

— Хотели сказать, инструктировать.

— Даже… Я завидую президенту.

Рут дерзко, с вызовом глянула на капитана. Рассмеялась нервно.

— Почему не зондерфюреру Людерзену?

Он вспыхнул. Шахиня оглашала то, что следовало хранить как тайну. Их тайну. И оглашала с оскорбительной насмешкой, словно капитан занимался сводничеством. Возможно, ее унизил поступок «хозяина». Слишком откровенно он заменил себя зондерфюрером. Но нужно ли было искать какие-то особые пути? Заслуживает ли того Рут? Та Рут, которую Менке использовал как приманку в своей политической комбинации?

Достаточно того, что начальник «Тюркостштелле» заботится об удовольствиях фрау Хенкель. Как женщина она его не интересует.

— Если зондерфюрер превышает полномочия, предоставленные ему главным управлением, он может быть отстранен, — съязвил Ольшер.

— Какое внимание! Людерзен вполне устраивает меня как офицер связи.

— Я рад.

— Чем могу быть еще полезна господину гаупт-штурмфюреру? — задала вторично вопрос Рут.

Он стоял над ней, смотрел, как руки ее поправляли шляпку, пристраивали под ободок вырвавшуюся прядь волос, — шахиня, должно быть, собиралась уйти и вопрос задала просто для приличия. Не ожидала ответа. Капитан отметил для себя новую деталь в поведении Рут — она не пыталась, как прежде, задержать его, заинтересовать, увлечь. Перечеркнула Ольшера. И это почему-то огорчило капитана. Заставило подумать о молодой шахине иначе, чем всегда. Проходит жизнь. Он, Ольшер, отгородил себя забором из принципов и обязанностей, стремится быть неподкупным для чувств — только долг, только работа, только жертвы. Что-то близкое к идеалу. Им, начальником «Тюркостштелле», довольны. Он сам доволен собой. Но существует рядом Рут. Для кого существует? Красивая и распутная. Иногда грустная, иногда веселая. Манящая своими откровенными желаниями. Обжигающая. И ее Ольшер отдает Людерзену. Приказывает взять. Зачем? В интересах дела. Дела, которому служит капитан. Которому служат все. Служит сама шахиня. Роль супруги президента — тоже служба. А вот сейчас Ольшеру хочется коснуться пальцами волос Рут. Сдвинуть шляпку. Нет, сорвать. Растрепать эти пряди. Прижать к себе голову. И целовать…

Они здесь одни. Никто не войдет. Никто не посмеет постучать. Запрещено. И все-таки капитан не двигается с места. Не трогает волос Рут. Он умеет владеть собой.

— Барон Менке отделил национальные комитеты друг от друга, — преодолевая волнение, говорит Ольшер. Руки отводит за спину, чтобы соблазн был подальше. — Он внушил руководителям идею самостоятельности и даже независимости. Силы разрознены. Каждый действует по собственному разумению. Некоторые пытаются отсиживаться в ожидании победы.

Рут не улавливала мысли, которая предназначалась ей как совет или приказ. Слушала, продолжая возиться со шляпкой.

— Каюмхан противится единению сил. Выполняет волю барона. Перед лицом новых испытаний мы оказались разобщенными. Генерал Власов предлагает создать союз наций, борющихся против большевиков. Мы поддерживаем его. Нужно, чтобы главы эмигрантских правительств выступили с инициативой объединения национальных комитетов…

Шляпка уже не интересовала Рут. Ольшер говорил о совершенно неприемлемых вещах. Президент действительно против объединения. Все на Ноенбургерштрассе против. Неужели капитан заставит ее бороться со всем комитетом? Какая же она после этого «мать Туркестана»?

— Вы, фрау, продиктуете президенту письмо ко всем правительствам о поддержке идеи господина Власова. Генерал ждет…

Все-таки заставлял Ольшер. Принуждал ломать то, что укрепилось и что превозносилось как основа политики национальных комитетов. Рут не раз слышала горделивые заверения мужа. «Мы не знаем никаких союзов, кроме союза с Германией. Мы никогда не сядем за один стол с теми, кто отрицает идеи ислама».

— Я жду, — закончил гауптштурмфюрер. И уже без торжественности, просто по-деловому, добавил: — Текст письма вам передаст завтра господин Людерзен. Автором решено считать президента Вали Каюмхана и его министров.

— И это должна сделать я? — не без страха спросила фрау Хенкель.

— Именно вы…

— Господин капитан уверен, что я справлюсь?

— Если захотите.

Она покачала головой. Ее одолевали сомнения. Это все-таки была политика. Большая политика, а ей до сего дня приходилось заниматься лишь своей судьбой, своими чувствами.

— Во вторник обращение Туркестанского национального комитета хочет видеть у себя на столе рейхсфюрер, — наметил срок капитан и дал этим понять шахине, что все распределено и согласовано, что график вступил в силу и ничего изменить уже нельзя.