Фелисетт

– Что? Да. Показалось, что что‑то увидел. Ложная тревога. – Внезапно Холд заговорил так, будто бы шел совсем иной разговор: – Ты все делаешь правильно. Говорю, как отец. Рано или поздно ребенок должен учиться самостоятельности. Его нельзя все время оберегать, иначе вырастет слабым и жалким. – Холд чуть успокоился и, промедлив, начал вновь: – Я знаю, каково тебе, как это трудно, но такова наша ноша. Наступит момент, и сразу все поймешь. А пока ты справляешься отлично. Справляешься лучше, чем я в свое время.

Да, все произнесенное звучало немного неуместно. Логично было ожидал гордости за такую похвалу от такого человека, но почему‑то внутри Августа встретилась лишь неприязнь ко всем словам. Он представил тот сценарий, где Нора повторит в его адрес ту же циничную роль, какую совершенно естественно исполняет Нил в адрес Холда. По‑хорошему, это не его дело, да и вряд ли чье‑то вообще, за пределами кровного родства как минимум. Но, как ранее стало нам известно, Август меняет свое отношение к Холду, чему очень способствует все происходящее с момента прибытия на «Фелисетт». Отсюда и вырос окончательный итог долгих сомнений в вопросе будущего его маленькой семьи.

– Я очень много думал, – плавно растопил тишину Август, – о том, как вы нашли меня и дали полноценную и высокооплачиваемую работу. Да еще и Нору пристроили в отличную школу. Мы благодарны вам за это, правда, если бы не вы, то я, скорее всего, так и работал бы то там, то здесь, с трудом сводя концы с концами. Мы с вами были честны друг с другом, я очень это ценил. И… это трудно сказать, но будет сейчас самое время: когда мы закончим на «Фелисетте», то я уйду из‑под вашего начала.

Холд смотрел прямо. Понять, что творилось за его сетью морщин, было невозможно. Август продолжил, твердо желая добить мысль:

– Вы сказали, что я хороший отец. А я хочу быть отличным отцом. Хотя и хорошим‑то себя не чувствую… За последний год я пропустил в жизни дочери слишком много, а кроме меня у нее никого нет. Да, мне хорошо платят, социальный пакет и прочее. Но частые командировки отдаляют меня от нее, а брать ее с собой я никогда не хотел. Как минимум из‑за того, что ей надо учиться в коллективе, с преподавателями, а как максимум – из‑за того, что происходит сейчас. Вы настояли, чтобы я ее взял сюда, но не прошло и дня, как ее жизнь в опасности! И это моя вина! – Август выдохнул, продолжив иным тоном, куда более мягким, нежели упрекающим: – Если бы была возможность работать рядом с домом, где безопасно, то я бы и слова вам не сказал. Но знаю, что мы так не можем. И я нашел одно место, куда смогу устроиться: там платят меньше, да, но так я хотя бы буду рядом каждый день, встречать ее после школы, проводить вместе выходные и все праздники. Нам нужна стабильность. Какое у нее детство, когда отца почти нет дома? А если я погибну, что с ней будет? Это очень трудное решение, но я верю, что, как отец, вы поймете меня.

Мы должны помочь им

Последний раз мы видели Лилит и Нила в очень конфликтный для них момент – в ссоре, происходящей напрямую из самых явственных претензий отношений супругов. Тогда Лилит очень хотела высказаться мужу, открыться и дать себе слабину – но она не могла. Причем Нил знал обо всем этом, он мог понять и поддержать, но попросту не хотел. На первый взгляд казалось, что предел терпения и эмпатии достиг своего апогея в самый неподходящий момент. Если изолировать конфликт мужа и жены, то вряд ли с этим можно будет спорить. Но контекст важен, причем как никогда ранее. Перепалка оказала тот самый отрезвляющий эффект, отстегнув от каждого много лишних мыслей, позволив сосредоточиться на самом важном. По итогу Лилит ушла к детям, оставив за спиной Нила.

Максим с того момента так и сидел поникши на месте, после первого в жизни всплеска накопленных эмоций в адрес родителей. К этому моменту он чуть успокоился, но все еще был в своей защитной ракушке: коленки поджаты к подбородку, лицо прячет в ладошках. Нора все это время аккуратно была рядом, молчит и не двигается, вроде и желает что‑то сказать в поддержку, но все не может подобрать слова. Лилит взяла стул и села перед ребятами, открыто и заботливо разглядывая их, постепенно позволяя себе проявить теплоту в их адрес. Причем сначала была мысль поговорить с сыном наедине, но стоило ей увидеть, как они сидят вдвоем, словно брат и сестра, так идея сразу же отпала. Лилит было приятно и уютно сидеть тут перед ними двумя, именно двумя – такими разными, но дополняющими друг друга своими сильными сторонами. Что‑то внутри кольнуло, но она сделала глубокий вдох, скрыла бурлящее чувство несправедливости упущенной жизни и заговорила, очень внимательно и по‑доброму, деликатно: