Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском

— Да что ты удумал! — отказывалась Прасковья Никитична. — Воротишься — рассчитаемся. За туесок-то зачем? Не насовсем ведь берешь...

Но Феликс отшучивался: пока есть деньги, лучше рассчитаться, не то уплывут... Прасковья Никитична, видимо, что-то почуяла. Взяла деньги, достала из туеска тряпицу с солью и добавила из солонки еще пригоршню.

— Положила, да маловато, неровен час задержишься — без соли хуже, как без хлеба...

С Якшиным договорились так: Феликс пешим уходит на Порышь и плывет на ботничке до Перми. А дальше — будет видно... Конечно, лучше бы плыть прямо по Каме, не тащиться столько верст с вещами, но гнать сюда лодку долго, да и рискованно — по округе много знакомых рыбаков, могут навести на след.

Когда все раскроется, Якшин, условились, распустит слух, будто Дзержинский собирался поехать в Нолинск — посоветоваться с врачами, а оттуда в Вятку, встретиться с губернатором насчет своего перевода из Кайгородского... Все это позволит выиграть время, запутает розыски!

С рассветом, когда только начинала заниматься заря, Феликс неслышно вышел на улицу, пересек луговину и тропинкой пошел к лесу, в сторону Адова озера. Поклажа оказалась тяжелой, хорошо, что хоть часть вещей, необходимых в дороге, Феликс оставил прошлый раз в шалаше Чеснокова.

Было двадцать восьмое августа 1899 года. Феликс усмехнулся: через двое суток день его рождения. Чудесный подарок он себе готовит: волю!

Гавриил Григорьевич вышел на берег проводить Феликса. Конечно, Чесноков понимал, зачем ссыльному ботничек, куда тот собирается плыть и почему именно отсюда, с Порыши. Но делал вид, что ни о чем не догадывается. Феликс тоже был убежден, что Чесноков понимает его планы, но продолжал игру, говорил так, будто и впрямь собирался плыть к Адову озеру за рыбой.

По утрам бывало уже холодно, над водой стоял плотный туман.

— Будут спрашивать — скажи: пошел к озеру, обещал через день вернуться, — предупредил Феликс.

— Вестимо! — солидно ответил Чесноков. — Как до коряги доплывешь, так и вылазь из ботника. Адово там совсем рядом, рыбы — тьма, — объяснял он, зная, что никакое озеро Дзержинскому не нужно.

Феликс столкнул ботник в воду, вскочил в него и оттолкнулся от берега.

Чем ближе к Перми, тем выше и круче поднимались берега Камы, поросшие вековыми елями, густо-зелеными днем и черными вечером. Феликсу казалось, что плывет он в глубоком ущелье с малахитовыми берегами. Места здесь были глухие, безлюдные, это радовало беглеца. Иногда, приустав, Феликс переставал грести, и течение само несло его вдоль величественных суровых берегов.

Когда сгущались сумерки, Феликс подгребал к берегу, вытягивал на берег лодку, разводил костер, подвешивал над огнем закопченный чайник и долго сидел так, созерцая пламя, наслаждаясь счастьем свободы.

У окраины Перми он вышел на берег, переоделся и отправился на вокзал: поезд на Санкт-Петербург и Варшаву проходил через Пермь днем.

Глава четвертая. В начале века

1

Феликс возвратился в Вильно осенью. Он пришел в дом Альдоны ночью, напугав сестру своим внезапным появлением.

— Это я, Альдона, открой...

Конечно, Альдона сразу узнала голос, но, отворив дверь, растерялась: перед нею был незнакомый человек. С поднятой свечой, придерживая рукой ворот халата, она пристально вглядывалась в лицо мужчины. Феликс по выражению лица Альдоны понял, насколько он изменился.

— Что? И узнать нельзя?

Он был в стоптанных сапогах, раздобытых еще в Кае, в стеганом пиджаке до колен, на голове — картуз, за плечами — котомка из мешковины. Так выглядят сезонники, отправляющиеся на отхожий промысел. За сезонника, отставшего от артели, Феликс и выдавал себя в дороге.

У Альдоны сжалось сердце, когда она увидела, как исхудал брат, как глубоко запали его серо-зеленые глаза...

— Езус-Мария! Как же тебя узнать! — Она обняла Феликса. — Откуда ты взялся? Проходи, раздевайся быстрей, потом все расскажешь. Прежде всего — мыться...

Альдона провела брата в крохотную гостиную. Феликс приоткрыл дверь в детскую, где спали в кроватках дети Альдоны.

— При них называй меня Казимиром, пусть думают, что приехал их старший дядя.

— Это зачем?

— Так надо. Ведь я теперь беглый...

— Так ты...

— Да, да! Устал сидеть без дела в проклятом Кае!.. К тебе я ненадолго.

— Ну что ты! — Альдона вспыхнула, подумав, что обидела брата сорвавшимся у нее восклицанием. — Живи сколько нужно.

Опустившись в кресло, Феликс почувствовал, как он устал... Сестра то исчезала в соседней комнате, то снова появлялась в гостиной, приносила одежду мужа. Прислугу Альдона будить не стала, сама готовила для брата все необходимое — грела ужин, кипятила воду, накрывала на стол. Временами останавливала на Феликсе долгий счастливый взгляд, не веря выпавшей ей радости, и тут же снова принималась хлопотать, засыпая брата вопросами. И Феликс чувствовал, как все его существо наполняется благодарностью к сестре, теплом родного дома...