Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском

Весть о генерал-губернаторском произволе мгновенно распространилась среди политических ссыльных. В самой вместительной камере собрали сходку. Председательствовал Дзержинский. В дверях предусмотрительно поставили свою охрану: тюремщики могли захлопнуть дверь, и участники сходки оказались бы в западне. Совещались недолго, потребовали отменить незаконное распоряжение и восстановить прежний порядок, установленный той же царской властью. Для переговоров пригласили начальника пересыльной тюрьмы поляка Лятоскевича. Лет тридцать назад Лятоскевича сослали в Сибирь за соучастие в польском восстании. С тех пор утекло много воды — Лятоскевича освободили, но он остался в Сибири, женился на дочери ссыльного поселенца, старые свои взгляды признал заблуждением, поступил работать тюремным смотрителем и выслужился до начальника пересыльной тюрьмы.

Лятоскевич отказался вести переговоры с политическими, посчитав это принижением своего достоинства, но согласился принять делегатов и выслушать претензии.

К начальнику отправились Дзержинский и Сладкопевцев, с которым Феликс сошелся близко на пути в Сибирь. Но Феликс едва не испортил дела, еще не начав переговоры. Он вошел в кабинет Лятоскевича, расположенный в первом этаже тюремного здания, и, не замечая протянутой Лятоскевичем руки, сказал по-польски:

— Вы тоже живете здесь за железной решеткой? — он кивнул на окна, прикрытые толстыми железными прутьями. — Это единственное, что нас роднит, хотя мы оба — поляки. Вы тюремщик, а мы политические ссыльные и явились к вам требовать немедленной отмены незаконных распоряжений...

— Господа, я не стану вести переговоры, если вы намерены говорить в таком вызывающем тоне, — обиженно сказал Лятоскевич. — Я же предупреждал — никаких ультиматумов. К тому же это решение господина генерал-губернатора.

— В таком случае и нам не о чем говорить. Мы объявим в вашей тюрьме самостоятельную республику, которая не признает ни власти, ни законов Российской империи... Так и сообщите генерал-губернатору!

Дзержинский резко повернулся и вышел. Михаил Сладкопевцев шел сзади, пряча улыбку в густой своей бороде. Сладкопевцев сказал:

— Ну и горяч ты, Феликс! С Лятоскевичем чуть не случился удар, когда он услышал про твою независимую республику.

— Но мы в самом деле объявим республику! Независимую от царского строя! Это у нас единственный способ добиться успеха.

В тюремном дворе посланцев с нетерпением ждали ссыльные. В камере Феликс рассказал о разговоре с Лятоскевичем.

— Есть предложение, — закончил Феликс, — выдворить из централа тюремную стражу, закрыть ворота и не допускать сюда никого до тех пор, пока не удовлетворят наши требования. Власти должны понять, что в централе происходит не какой-нибудь заурядный бунт заключенных, а событие широкого масштаба. Об этом пусть знают в столице, в Департаменте полиции.

С предложением Феликса согласились. Для руководства «республикой» создали директорию, в которую вошли Дзержинский, Сладкопевцев и ссыльный Хотилов — уже пожилой человек, в прошлом народоволец. Возглавил директорию двадцатипятилетний Феликс Дзержинский.

У кого-то из заключенных раздобыли красную кумачовую рубаху, выкроили из нее полотнище для флага, а по нему белой тесьмой вышили слово «Свобода!».

Тем временем Михаил Сладкопевцев с группой добровольцев отправился в караульное помещение, где находилось несколько стражников во главе с усатым, дородным унтером. В маленькой караулке стало тесно, когда в нее ввалилось десятка полтора ссыльных.

Унтер играл с подчиненными в подкидного и вопросительно глянул на вошедших.

— Господин унтер-офицер, — торжественно объявил Сладкопевцев, — отныне здесь объявляется республика, которая принимает на себя всю охрану. Поэтому вам надлежит покинуть помещение и уйти за пределы острога со всеми подчиненными вам лицами. Оружие оставите здесь, так же как и патроны.

— Чего-чего? — приподнялся унтер, сдвигая в сторону засаленные карты и обалдело глядя на бородатого ссыльного.

— Вы меня не поняли? — спросил Сладкопевцев. — Вам надлежит покинуть тюрьму и доложить об этом господину Лятоскевичу. Дальнейшие переговоры будем вести через окошко в проходных воротах. Выполняйте!

— А начальнику доложено? — смиренно спросил унтер.

— Доложено, доложено...

— В таком разе не могу возражать, — глаза унтера с тревогой бегали по лицам ссыльных, заполнивших караульное помещение.

Унтер отстегнул кобуру, шашку и положил все на стол. То же самое сделали и солдаты конвойной роты. Несколько винтовок из пирамиды у входа в караулку тоже перешли к политическим ссыльным.

Тюремную стражу — десяток конвойных во главе с унтером — выпроводили из централа, закрыли за ними тяжелые ворота, заперли на засов и забаррикадировали бревнами. А над воротами прикрепили древко с красным флагом.