…Екатерина в тот день, как обычно, принимала секретарей и министров, высказывалась по доложенным делам, принимала решения. С поклоном удалялись министры и секретари. Все было как обычно. И лишь пришедший к обеду Григорий Григорьевич Орлов заметил нервозность, так не свойственную матушке-государыне. Почему она волнуется? Кто ее обидел? Братья Орловы могут живо привести их в чувство…
С любовью поглядывала Екатерина на своего любимого Гришу Орлова, редкого красавца, нежного любовника, горячего, доброго человека, храброго, бескорыстного, преданного ей. Но что он может поделать с такими, как Панин, цепкими, жаждущими власти? Неужели Панину мало того, что он получил, воспитывая наследника российского престола и занимаясь иностранными делами империи? Видно, мало. Ну что ж, она ни с кем не будет делить власти… Даже со своим Григорием.
Григорий Орлов вошел в ее жизнь совершенно случайно. Приглянулась ему как-то одна из приближенных Екатерины, тогда еще великой княгини, и он бросил в ее комнату записку с признанием. Записка заинтересовала и Екатерину, которая из-за занавеса наблюдала за Григорием, пришедшим в назначенное время. Так началось сближение; Григорий Орлов не мог не понравиться великой княгине, уже знавшей толк в мужчинах. Красавец Салтыков, Захар Чернышев, граф Понятовский и другие добивались у ней взаимности, но среди них Орлов занимает особое место. Только с ним одним она хотела бы связать себя законным браком, и, может быть, что-то получится из хлопот преданного ей Бестужева-Рюмина, взявшего на себя обязанность подготовить двор к такому исходу.
Появление во дворце братьев Орловых некоторых ее приближенных просто ошеломило. Княгиня Дашкова, принимавшая непосредственное участие в дворцовом перевороте, много лет после этого вспоминала врезавшиеся в память эпизоды первых дней нового царствования: «…Этот вечер я провела в разнообразных хлопотах то на одном, то на другом конце дворца; потом между гвардейцами, расставленными на часах у разных входов; возвращаясь, между прочим, от голштинской принцессы, родственницы императрицы, с просьбой дозволить ей видеть государыню, я чрезвычайно изумилась, заметив Григория Орлова, растянувшегося во весь рост на диване (кажется, он ушиб себе ногу) в одной из царских комнат; перед ним лежал огромный пакет бумаг, который он собирался распечатывать; я заметила, что это были государственные акты, сообщенные из верховного совета, что мне приводилось часто видеть у моего дяди в царствование Елизаветы. «Что такое с вами?» – спросила я его с улыбкой. «Да вот императрица приказала распечатать это», – отвечал он. «Невозможно, – сказала я, – нельзя раскрывать их до тех пор, пока она не назначит лиц, официально уполномоченных для этого дела, и я уверена, что ни вы, ни я не можем иметь притязания на это право».
В ту самую минуту мы были прерваны докладом, что солдаты, томимые жаждой и усталые, вломились в погреба и наполнили каски венгерским вином, думая, что это водка. Я немедленно вышла, чтобы восстановить порядок… Проходя к императрице через ту комнату, где Григорий Орлов лежал на софе, я нечаянно заметила стол, накрытый на три прибора. Обед был подан, и Екатерина пригласила меня обедать вместе. Вошед в залу, я с крайним неудовольствием увидела, что стол был придвинут к тому месту, где лежал Орлов. На моем лице отразилось неприятное чувство, что не скрылось от Екатерины. «Что с вами?» – спросила она. «Ничего, – отвечала я, – кроме пятнадцати бессонных ночей и необыкновенной усталости». Тогда она посадила меня рядом с собой, как будто в укор Орлову, который изъявил оставить военную службу. «Подумайте, как бы это было неблагодарно с моей стороны, если б я позволила ему выйти в отставку». Я, конечно, была не совсем согласна с ея мнением и прямо заметила, что она, как государыня, имеет много других средств выразить свою признательность, не стесняя ничьих желаний.
С этого времени я в первый раз убедилась, что между ними была связь. Это предположение давно тяготило и оскорбляло мою душу».