Фельдмаршал должен умереть

— И даже малиново-жасминным привкусом? Поди ж ты. Сами пробовали? — попытался изобразить саркастическую ухмылку на своём лице «герой Африки».

— Причем дважды, — не растерявшись, в тон ему ответил Бургдорф. — Лично испытывал.

— Ну что ж, будем считать, что решение принято. Извините, господа, придется вас покинуть, — едва слышно проговорил Лис Пустыни. — В такой ситуации сводить счёты с жизнью лучше наедине с самим собой.

— Нет, фельдмаршал.

— Что значит «нет»? Ни консультанты, ни зрители мне не нужны.

— И всё же вам не следует оставлять машину. Это должно произойти сейчас и прямо здесь, чтобы потом нам не пришлось подтаскивать вас к машине. К тому же свидетелями этой сцены не должны становиться солдаты из нашего сопровождения. Лишние свидетели нам и в самом деле не нужны.

— Тогда выйдите вы.

В машине воцарилось неловкое молчание.

— Я, пожалуй, оставлю вас, — то ли из уважения к фельдмаршалу то ли просто опасаясь за свои нервы, проговорил водитель и, не дожидаясь разрешения генералов, поспешно выбрался из «мерседеса». Бургдорф и Майзель проводил его взглядами, а затем вопросительно переглянулись.

— Только в нашем присутствии, — с непонятным упорством настоял Бургдорф. — Мы двигались по шоссе, неожиданно вам стало плохо… Причем происходило всё это в нашем присутствии. Такова легенда. Германцам это будет преподнесено как смерть от сердечного приступа.

— Такое случается, — не из ехидства, а исключительно из-за своей растерянности заверил будущего самоубийцу Майзель. — Даже среди военных. Недавно был такой случай: один офицер…

— Да замолчите вы когда-нибудь, Майзель? — буквально прорычал личный адъютант фюрера. — Вашу историю мы выслушаем потом.

— Прошу прощения, фельдмаршал, — растерянно и покаянно пробормотал Майзель.

— Вот именно, — заключил Бургдорф. — Пока что говорю только я. Эта ампула, фельдмаршал Роммель, предназначена для вас. По личному приказу фюрера. Кстати, точно такие же ампулы постоянно носят с собой Шелленберг и Кальтенбруннер. Возможно, еще кое-кто из высшего руководства рейха, но эти два генерала СС — точно.

— Хотите сказать, что мне следует присоединиться к их компании прямо сейчас? — собрал остатки своей иронии Роммель.

— Хочу предупредить, что отказ принять содержимое этой ампулы будет расценен фюрером как отказ от исполнения приказа.

— Так это еще и приказ фюрера? Надеюсь, он и сам не забыл обзавестись подобным сувениром смерти?

— Решения фюрера обсуждению не подлежат. После приёма ампулы вы будете доставлены в ближайший военный госпиталь. Мы уже выяснили, где он находится. О соответствующем заключении медиков я позабочусь.

— Не сомневайтесь, фельдмаршал, мы позаботимся, — пробормотал Майзель, почти с ужасом наблюдая за тем, как решительно Роммель взял предложенную ему ампулу и стал рассматривать её на свет. — Обязательно позаботимся.

— Будьте вы все прокляты, — глухим, сдавленным голосом, словно только что вырвался из висельничной петли Плетцензее, проговорил Роммель. — Или, может, я несправедлив?

— Высшая справедливость здесь, в этом божественном сосуде, — ткнул Бургдорф пальцем в ампулу с цианистым калием. — Она — в малиново-жасминном привкусе вечной свободы.

— Ты, конечно, ловок, Бургдорф.[28] Фюрер знал, кого присылать, — хищно прищурился Роммель и, помедлив еще несколько секунд, решительно втиснул ампулу в просвет между зубами.

— Прощайте, фельдмаршал Роммель, — чётко, почти по складам произнёс генерал Бургдорф. — Всё остальное в этом мире вас уже не касается.

Ампулу Лис Пустыни раскусил, почти не колеблясь, с убежденностью самурая, с вызовом и полнейшим презрением, глядя прямо в глаза своему палачу. Он умирал так, как и должен умирать фельдмаршал Роммель, множество раз смотревший в глаза смерти, и чье имя уже навечно вписано в историю Европы, независимо от того, что по этому поводу думают господа из Суда чести, фюрер, все его приближённые и адъютанты.

«Счастлив тот, кто отрёкся от мира раньше, чем мир от него!», — последняя мысль, пронзившая сознание умирающего фельдмаршала. Он не просто запомнил эту мудрость другого полководца, Тимура, но и припас её для себя. Причем припас давно, именно для того случая, когда придётся делать выбор между смертью и пленом, между мучительной раной, тяжёлой болезнью — и смертью… То есть, когда придется делать выбор, осознавая, что никакого выбора судьба тебе уже не оставила, что и ему тоже пришла пора стать на Тропу Самоубийц, начинающуюся и заканчивающуюся у подножия усыпальниц великих предков. — «Счастлив тот, кто отрекся от мира…».

39

Солнце над Генуэзским заливом восходило, как всегда, чистое и невинное, словно христианские проповеди престарелой грешницы. Оно не имело никакого отношения к тому, что происходило в окрестностях виллы «Орнезия» в эту ночь, как и ко всему тому, что происходило в этом мире. Озаряя небесными лучами мёртвых и согревая живых, одним оно дарило благодушное забвение, другим — столь же благодушную надежду.