Фейбл

Рука Клова схватила меня за рубашку, и он потащил меня за собой. Когда я снова открыла глаза, один из матросов моего отца поднимал меня в маленькую лодку.

– Мама!.. – воскликнула я, глядя, как вдалеке тонет нос «Жаворонка». – Мама, мама, мамочка…

Сейнт не произнес ни слова, когда забрался вслед за мной в лодку. Он не оглянулся. Ни разу.

Мы подняли маленький парус только на следующее утро, когда стих шторм и море погрузилось в сон. Я сидела на корме, наполняя ведра водой, пока корпус лодки не опустел. Глаза Сейнта не отрывались от горизонта. Лишь тогда я заметила, что человек, вытащивший меня из воды, был ранен, и бледность на его лице предсказывала его судьбу. Ему потребовалось всего несколько часов, чтобы умереть, и всего через несколько мгновений после того, как он испустил свой последний вздох, Сейнт сбросил его за борт.

На следующее утро мы выбрались на гладкий пляж Джевала. Я никогда не была на острове, славящемся своим пиролитом, но моя мать исследовала его рифы. Я лежала на песке, чувствуя прикосновение волн к моим босым ногам, пока Клов отправился на поиски еды и воды.

Мой отец снял с пояса нож.

– Ты мне доверяешь? – спросил он, глядя мне прямо в глаза со спокойствием, которое напугало меня.

Я кивнула, и он взял мою руку своими грубыми пальцами, повернув ее так, чтобы между нами оказалась мягкая кожа моего предплечья. Я не понимала, что он собирается делать, пока кончик его ножа не окрасила кровь.

Я попыталась вырваться, но твердый взгляд Сейнта заставил меня замереть. Я уткнулась лицом в колени, пытаясь сдержать крик, пока мой отец вырезал на моей коже плавные изогнутые линии, которые тянулись от моего локтя до запястья. Когда он закончил, он отнес меня к воде и промыл рану, которую затем тщательно перевязал оторванным от рубашки лоскутом ткани.

Клов вернулся с ведром моллюсков, которые он выменял на пляже, и мы развели костер, молча поедая скудный ужин. Мой желудок скручивало от боли, пульсирующей в руке, а сердце болело от потери матери.

Мы не говорили о ней. И кстати говоря, за четыре года на Джевале я ни разу не обмолвилась даже словом о ней.

Я не стала спрашивать, что случилось. Если бы мама была жива, Сейнт никогда бы ее не бросил.

Мы переночевали там же, на пляже, а когда взошло солнце, Клов приготовил лодку к отплытию. Однако когда я зашла в воду вслед за ним, мой отец положил тяжелую руку мне на плечо и сказал, что я с ними не поплыву. Его губы произносили слова, когда он смотрел мне в лицо, и выражение его лица было таким же бесстрастным, как и всегда. Но я не понимала, что он говорил. Сейнту пришлось повторить слова три раза, прежде чем я наконец поняла их смысл. У меня задрожали руки.

– Почему? – прохрипела я, стараясь, чтобы вопрос не прозвучал жалко. Мой отец ненавидел, когда люди вели себя жалко.

– Потому что ты не создана для этого мира, Фейбл.

На мгновение мне показалось, что я увидела блеск слез в его глазах. Услышала нотку эмоций в его голосе. Но когда я моргнула, на его лице снова была непроницаемая маска, которую я так хорошо знала.

– Сейнт… – мне не хотелось умолять. – Не оставляй меня здесь.

Я взглянула на лодку, в которой ждал Клов. Однако он не смотрел на меня, его плечи были словно высечены из камня.

– Если дашь мне свое слово, я тебе дам свое.

Я нетерпеливо кивнула, думая, что он передумал.

– Останься в живых. Выберись с этого острова. И в следующий раз, когда я увижу тебя, я отдам то, что принадлежит тебе.

Я посмотрела ему в лицо.

– А если я никогда больше тебя не увижу?

Но он уже отвернулся от меня, и его рука выскользнула из моих пальцев, когда он уходил.

Я не осмелилась заплакать, пока он не сел в лодку. Я не издала ни единого звука. Слезы текли по моему лицу горячим потоком и впитывались в рубашку. Мое сердце сжалось, грозясь остановиться, и каждая частичка меня кричала внутри.

И когда маленький треугольный парус исчез за горизонтом, я осталась совсем одна.

Двадцать три

Я откинулась на спинку кожаного кресла за столом отца, вдыхая теплый аромат дыма из курительной трубки, которым был пропитан каждый сантиметр комнаты. От сладкого, пряного и такого знакомого запаха у меня все заныло в груди.

Напоминания о моей матери были повсюду. Компас, принадлежавший ей, лежал на подоконнике. Инструменты ныряльщика вываливались из маленького сундучка на полу. Рядом с дверью на ржавом гвозде висел потертый бирюзовый шелковый шарф. Если бы я закрыла глаза, то могла представить, как она накидывает его на плечи и как покачивается длинная коса за ее спиной, когда она идет.

Поэтому я не закрывала глаза.

Я зажгла свечи, когда солнце село, и подошла к окну, глядя на Пинч. Из темных окон по-прежнему выглядывали чьи-то лица, и я задавалась вопросом, узнаю ли я хоть одно из них. Узнает ли кто-то из них во мне ту маленькую девочку, которая ходила по этим улицам по пятам за Сейнтом?

Я оглянулась через плечо на позолоченное зеркало, висящее на стене. Серебро начало сползать под стеклом, отчего все в отражении зеркала выглядело так, словно находилось под водой.

В его центре отражалась я.