Фея

Такое, правда, бывало не всегда, только в особые минуты совершенно беспричинной и непонятной тоски профессора Цикенбаума, когда, начитавшись до одури каких-нибудь философских статей, он вдруг начинал ходить босиком подряд по всем комна там и бормотать себе под нос какие-то странные выражения:

– Дурак, не купил себе валерьянки! Дурак, давно бы уже я уснул! Дурак, что вырвал стихи из тетрадки, а ее не лобызнул! Так длились эти лунатические походы профессора Цикенбаума, пока однажды ночью Маша сама не пришла к профессору и не разбудила его:

– Эй, дружище, иди-ка лучше ко мне, чего тебе здесь-то валяться да мерзнуть одному!

Профессор проснулся, присел на кровати в своей длинной ночной рубашке, все сразу понял, ахнул и, дрожа всем телом, встал и кинулся к ней.

Так вот и стал он, быть может, даже к собственному ужасу, мужем какой-то неизвестной деревенской девчонки, такой вот знаменитый профессор Цикенбаум…

Райская птичка

«Ибо, когда из мертвых воскреснут, тогда не будут жениться, ни замуж выходить, но будут как Ангелы на небесах».

Гл. 12, стих 25 Евангелие от Марка

Рьгжая Верка с отрочества гулящая. Быстро отдается всякому желающему.

Главное, чтоб водка была да курева побольше… Жизнь для Верки – бесполезное занятие… Мужчин всегда в изобилии, питья для забытья тоже, эх, была бы только рожа хоть на кого-то похожа…

А женщин Верка не любит, вот, болтушки, никакого покоя от них, да еще ропщут, что не все мужики хорошие им принадлежат, что мужики, мол, теперь одни эгоисты, а сами только и ждут, как бы им себя подороже продать…

Эх, разве этих кобелей удержишь от наших тел, но и обижаться-то грех, ведь мрут-то они раньше нашего…

Так и живет Верка, ветер в поле, ветер в голове… А совсем недавно повадился к ней Матвеич, здоровенный такой мужик, издали посмотришь, ну, точно бык какой на тебя прет…

Челюсть широкая, плечи квадратные, как у Шварцнеггера, ну, как такого не пожелать, хочешь стоя, хочешь сидя, в любом положении удовольствие получить можно…

А в последнее время что-то привязался к ней Матвеич, как бес окаянный…

– Не иначе, девка, не распробовал он тебя, – заметила бабка Маня, – видно, разжевать тебя целиком собирается…

И страшно вдруг стало захмелевшей с водки Верке от слов этих мудренных бабки Мани, родная бабка в жизни не соврет!

И вдруг почудилось ей, что Матвеич и на самом-то деле съесть ее, бедную гулёну, собирается…

И вот наступила темная ночка, Матвеич по обыкновению своему опять полез к ней в спальню через окно, да только стал сымать с себя портки, как тут же охнул, оседая…

Оглядывается назад, а Верка с топором стоит, а по околышку кровь тихонько каплет, а у самой Верки зуб на зуб не попадает…

– Что ж ты, стерва, учудила-то?! – воскликнул в сердцах Матвеич и сразу помер.

А Верку вскоре в лагеря направили… дали ей всего три года за мужика-то, потому что, как выяснилось, до этого ее Матвеич снасиловал да триппером заразил, ну и соответственно, объяснил ее защитник, что была она очень разобижена на свово Матвеича-то…

А после тюрьмы Верку как подменили, на мужиков теперь не смотрит, ходит в церкву, Богу молится да свечки ставит, а бабке Мане своей говорит:

– Я теперь, баба Маня, как райская птичка жить хочу, токо шоб там, на небесах, и шоб без всяких там мужиков и выпивок…

Эсфирь стихотворение в прозе

Всякий человек еще с детства мечтал вырваться отсюда…

Священник за обещанное молчание рассказал ему, как она исповедывалась…

В лихолетье над Царством поднимаются химеры…

Она была бела как снег… В пустой церкви трудно бороться с бесом…

Говорят, по звездам можно определять путь…

Кто-то сделал это, она знает, она сама остановила его взглядом и предрекла ему смерть…

Такую далекую и непостижимую, что даже невозможно представить или хотя бы пожелать…

Вместо исповеди – пророчество, вместо раскаянья – грусть…

Он сам хотел сказать ей про это… но рядом с нею испугался сам себя…

Она принадлежала ему всем своим отчаяньем…

Когда он дергал за языки колокола, он мечтал и мог летать по очертаниями крыш… Поцеловав его руки, она заплакала…

Сумасшедшая с распущенной косой возле алтаря…

Ветер резко выл с реки голодным зверем…

Железо на главах ржавеет как купол цветка…

Она невинная, а потому немая… Она молчит, чтоб пронзать своей верой…

Нет, не его, а саму невозможность быть собой…

Шаги как страхи меж икон ложатся в мрак… Собаки лают и кричат вороны…

Можно просто не верить ни во что и стоять, вслушиваясь в ее стоны…

Хуже верить в Бессмертие и знать, что боль никогда не покинет тебя…

Он был безволен отпускать теперь грехи…

О нежности не молят, в нежность просто верят и кидаются в нее с головой…

И создают ее совсем из ничего…

Хрупкая белая женщина опускается перед ним на колени… Он гладит ее рукой и содрогается от плача, он жалеет не себя…

Нет, она не сумасшедшая, она скрылась откуда-то, чтобы здесь с ним ворожить Вечной Тайной…

Прохладные ладони на щеках и ветер, пролетающий сквозь щель…