Федор Волков

Здесь «инициаторами комедийного дела, — говорит знаток московского быта XVIII века И. Е. Забелин, — выступал русский разночинец — какой-нибудь приказный, копиист государственной Берг-коллегии. Разночинная интеллигенция посадской Москвы была в первой половине XVIII столетия единственным хранителем, представителем и производителем театрального, если не искусства, то ремесла, которое недалеко находилось и от искусства, распространяя о нем первые понятия, развивая в своей публике вкус, охоту, потребность в увеселениях этого рода. Канцеляристы, копиисты, даже стряпчие, заодно с дворовыми людьми, с великим усердием занимались лицедейством и, истрачивая по времени немалую сумму на наем помещения, «производили гисторические всякие приличествующие действительные публичные каммедии для желающих благоохотнейших смотрителей» с известной платой за вход и, конечно, не без разрешения и под охраной полиции»[17].

Дело доходило до того, что, как свидетельствует «Северный архив» (ноябрь 1882 г. № 21), в 1735 году «солдатские дети артиллерийской школы завели в Санкт-Петербурге театр и привлекли к себе немалое число охотников. Стечение их на сии грубые позорища вещало о необходимости национального порядочного театра». Именно об этой массовой потребности в театральном зрелище и свидетельствовала, в числе других, купеческая, семинарская и мастеровая молодежь Ярославля, вдруг выдвинувшая из своей среды целую дружину русских полупрофессиональных актеров во главе с Федором Волковым.

Если народные массы уже требовали театральных зрелищ, то класс русских феодалов-крепостников XVIII века, организованный в сильное государство, очень боялся всякого стечения «солдатских детей» в одном месте, объединения их общей эмоцией, общим чувством, кроме страха перед палкой. Класс крепостников-дворян находился в золотой поре своего расцвета; медленно, но настойчиво налаживал он торговлю и промышленность, подготовлял на доходы от вина учреждение государственного банка для дворянства (1753) и затем для купечества (1754).

Дворянство требовало для себя непрерывно возраставших привилегий, оно беззаботно наслаждалось жизнью по примеру своей императрицы Елизаветы Петровны.

Со своей трехсоттысячной армией Елизавета могла стать вершительницей европейских судеб; карта Европы лежала перед ней, в ее распоряжении, — характеризует историк ее внешнюю политику, — но она так редко в нее заглядывала, что до конца жизни была уверена в возможности проехать в Англию сухим путем. Беглую, но верную характеристику внутренней жизни России при Елизавете дал поэт А. К. Толстой в известных строках:

Веселая царица
Была Елизавет,
Поет и веселится,
Порядка только нет.

Уклад этой беспорядочной и нарядной, распутной и беззаботной, невежественной, но внешне-лощеной дворянской жизни, питаемой каторжным трудом крепостных рабов, очень хорошо выразил в архитектуре той эпохи «обер-архитектор» Елизаветы граф Растрелли. В причудливых извилистых линиях и вычурных объемах его архитектурных композиций прекрасно отразились пресыщенность и надуманность вкусов «веселой царицы» и ее невежественного, но пышного двора.

Первое место среди увеселений Елизаветы Петровны попрежнему занимали маскарады. «Веселая царица» иногда по целым месяцам не принимала своих министров, со служебными докладами, отмечает историк Костомаров, зато каждый вторник с превеликой исправностью устраивался придворный маскарад.

Кроме маскарадов, Елизавета очень увлекалась театром, хотя любила прежде всего его внешне-показную сторону. Интересные детали запечатлели здесь камер-фурьерские журналы. Посетив одно из придворных театральных представлений, Елизавета обратила внимание на то, что в театре полностью отсутствовали все ее статс-дамы. Тогда она велела послать к отсутствующим своих ездовых конюхов с напоминанием: не забыли ли они, что сегодня должна состояться «комедия»?

В середине царствования Елизаветы ее министр Бестужев, которого царица не принимала уже несколько месяцев, был удивлен срочным вызовом во дворец. Что случилось? Сама не своя, огорченная царица сообщает встревоженному министру о пожаре оперного дома и велит немедленно приступить к постройке нового оперного здания у Аничкова дворца. Живописцев и квалифицированных рабочих для этой стройки Елизавета велит брать со всех без исключения казенных и частных строительств, направляя их в распоряжение архитектора Валлериани. Елизавету живо интересуют и плафоны, и эстрада, и даже отдушины сооружаемого театра. Когда в конце 1750 года новый театр был открыт, царица пришла в сильный гнев, заметя заминку при перемене декораций. В начале следующего года она отдает строгий приказ, чтобы выездная прислуга знатных особ не гасила своих факелов о стены оперного дома.