Федор Сологуб

Пока же Тетерников жил в типичном «медвежьем углу», как позже описывала это место Анастасия Чеботаревская, знавшая о Крестцах по рассказам мужа. Каждый дом в городке выходил окнами на поле. В лавки только один раз в год завозили колбасу и консервы, городской системы освещения не существовало, поэтому вечерами местные жители ходили в гости со своими фонарями. Уже в 1884 году (спустя два года провинциальной жизни) сестра Федора, Ольга Кузьминична, дважды бежала из Крестцов обратно в Петербург. В столице она нанималась ученицей к портнихе, но мечтала о лучшей участи и надеялась получить медицинское образование. Образ бедной швеи, овеянный авторской нежностью, не раз потом мелькнет в прозе Сологуба: в рассказе «Белая собака», в романе «Слаще яда», в котором талантливая и способная девушка-мещаночка Шаня на время переодевается швеей. Но из-за нехватки денег Ольга Кузьминична возвращалась в Крестцы. Чтобы учиться на повивальную бабку на казенный счет, надо было внести 100 рублей, чтобы записаться вольнослушательницей — 35 рублей. Набрать необходимые средства и переехать в столицу ей удастся немногим раньше, чем ее брату.

Сент-Илер советовал Тетерникову выгодный заработок — писать «чтения для народа». Платили за них, по словам директора института, около 100 рублей за печатный лист — в два раза больше, чем жалованье учителя в Крестцах. Большинство таких «чтений» было посвящено известным историческим событиям или литературным произведениям. Сент-Илер рекомендовал своему протеже брать литературные темы, например, «Тип казака, или Понятие о казачестве по „Тарасу Бульбе“», не напирая, конечно, на свободолюбие казачества, а беря тон полного благонравия. Или из «общей литературы»: «Макбет, Король Лир» — «с сильным наклоном в пользу морали произведения». Как ни была соблазнительна оплата, за эту работу Тетерников так и не взялся.

В 1884 году молодой учитель познал первый литературный успех: в журнале «Весна» была опубликована его басня «Лисица и еж». Но в этом тексте, написанном в дидактическом жанре, сложно узнать будущего имморалиста Сологуба, это еще в большой степени стихи педагога, а не поэта. Еж понадеялся на свои иглы, расхвастался и не стал спасаться бегством от лисы, а зря — лисица его перевернула и съела. Для ритма здесь еще вставлены лишние частицы: «А ведь как хвастлив-то был!..» Чем это лучше латышевского «а уж», за которое Василия Алексеевича дразнили ученики? Из манеры будущего декадента здесь появляется странный для полудетского текста натурализм — кровь на лисиной морде, и главное, нетипичный для басни наблюдатель, «я», который притаился за кустами и смотрит на возню лисицы с ежом. Пусть это смешно и неправдоподобно, но поэт уже здесь не может обойтись без «я».

По поводу своих литературных опытов Тетерников советовался с Латышевым. Тот поддерживал молодого поэта, показывал его сочинения словесникам, хлопотал за него в журналах «Еженедельное обозрение», «Север», «Нева», но в редакциях отвечали, что стихотворения Тетерникова еще недоработаны. Автор и сам посылал рукописи в журналы, но успеха добивался редко. Большинство стихотворений периода провинциального учительства не были изданы при жизни автора. В них, как это часто бывает с начинающими авторами, было много ученичества, архаизмов, отсылок-подражаний. Это подражания Пушкину («Но мысль печальная мой разум поражает»), Лермонтову:

Пролетал в час полуночи небом
Сияющий ангел Господень,
И смотрел на него злобный демон
В преддвери своих преисподен.

Любимый поэт Тетерникова в это время — Некрасов, ему посвящена поэма «Одиночество», и в его духе молодой учитель пишет о «пламени жгучем» «любви к человеку». В одном из таких ранних стихотворений мальчик несет щенка топить, девочка спасает животное — а автор-моралист ждет поры, когда баре полюбят людей больше, чем собак. Вот дама, приехавшая в щегольских дрожках в храм, хочет пожертвовать на божье дело свои серьги, но автор не приемлет ее жертвы:

Скажи, кто видел, что серьгами
Давала людям плод свой нива?