Фёдор Достоевский. Одоление Демонов

Ему казалось, что «друзья — современники» решительно стараются похоронить его и что он сам завел процесс со всей современной литературой. Он как мог успокаивал себя, находя даже и преимущества в положении низвергнутой знаменитости, — «разложение моей славы в журналах доставляет мне более выгоды, чем невыгоды».

Между тем действительно ругательных рецензий в печати разного толка было великое множество. Наслушавшись гимнов и дифирамбов в свою честь, он наталкивался теперь только на брань и разносы: «Бесцветно, однообразно, скучно, бесконечно растянуто, смертельно утомительно. Многословно, тяжело, плохо, слабо. Грех против художественной совести; скучный кошмар после жирного ужина. Расплывчато, слезливо, болезненно — сентиментально. Мелко, микроскопично, ничтожно».

Самыми обидными (хотя он бодрился и старался не поддаваться унынию) были резюме: «Где талант, который видели мы в первой повести? Или его стало только на одну? Недолго польстил надеждою г. Достоевский; скоро обнаружил он себя» [91]; «Искренне сожалеем о молодом человеке, так ложно понимающем искусство и, очевидно, сбитом с толку литературною «котериею», из видов своих выдающею его за гения» [92]; «Беда таланту, если он свою художественную совесть привяжет к срочным листам журнала и типографские станки будут из него вытягивать повести» [93].

Это были не нападки, не критика. Его прилюдно уничтожали, размазывали по стенке, растирали в пыль. Само его появление в литературе трактовалось как непростительная ошибка — «шел в комнату, попал в другую». У иных писателей одно сильное и яркое произведение способно на инерции успеха вытащить два, а то и три посредственных, если таковые случались. А у него всякая следующая вещь выходила — если верить критикам — настолько хуже предыдущих, что была способна погубить не только первую, несомненную, но и литературную репутацию вообще.

Ему никогда не хотелось быть литератором средней руки — из тех, кого охотно печатают журналы и альманахи, кого приглашают для участия в чтениях и кто в перечне публикующихся авторов бывает упомянут на нестыдном девятом месте. И хотя все же он не страдал манией величия, но и довольствоваться чем- нибудь прилично скромненьким не желал.

«У меня есть ужасный порок: неограниченное самолюбие и честолюбие», — то и дело повторял он. Трудно сказать, в какой степени этот порок мешал или помогал таланту, но в случае Достоевского оскорбленное самолюбие, требуя компенсации, жаждало вернуть общественное признание, а честолюбие искало новых подтверждений собственной гениальности.

Что и говорить: занятие коварное, если и вовсе не пагубное, будь оно направлено вовне, на сплетни, интриги и козни.

III

Звание талантливого писателя первого ряда он, однако, пытался вернуть иначе.

От комической переписки двух шулеров («Роман в девяти письмах») к физиологическому очерку о нищем чиновнике — скопидоме («Господин Прохарчин»); далее, в корне меняя тематику и творческую манеру, — к фантастической «Хозяйке», а от нее снова к рассказу — очерку о добровольном шуте; от сентиментальнопсихологической темы в «Слабом сердце» к чисто водевильным приемам в рассказе об обманутом муже («Чужая жена и муж под кроватью»), а от водевиля — к очерку — фельетону («Честный вор») и просто фельетону («Елка и свадьба») и опять, от стилистики петербургского фельетона к камерной лирике поэтических «Белых ночей» — таков общий контур его поисков.

Все попробовать, испытать свои силы, найти свой путь в литературе и утвердиться на нем — это было не самое плохое применение «неограниченного честолюбия». Во всяком случае, к тому времени, когда он приступил к «Неточке Незвановой», разница между злобным, заносчивым самолюбием и мужественным, терпеливым честолюбием была ему хорошо понятна.

В первый раз гибельные крайности своего «ужасного порока» он передавал персонажам, заставляя их метаться между трудом и гордыней. Драма артиста, сомневавшегося в своем таланте, а потом убедившегося в его потере, разыгрывалась в «Неточке» не только при сочувствии автора, но и как бы под углом зрения его печального опыта.

И коль скоро вблизи Достоевского не оказалось никого, кто бы в тяжелое время сказал ему нужные слова об участи всякого таланта, эти слова он сочинил сам.