Федор Достоевский. Болезнь и творчество

– Да, в появлении Пушкина для всех нас, русских, есть нечто бесспорно пророческое, – продолжал свою речь Достоевский, заглядывая по временам в свои записки, но почти не пользуясь ими. – Ни один писатель, ни прежде, ни после него, не соединялся так задушевно, так родственно с народом своим, как Пушкин. Были громадной величины гении, но, не было ни одного, который обладал бы такой способностью к всемирной отзывчивости, как Пушкин. И эту способность, главнейшую способность национальности нашей, он разделяет с народом своим.

По мере продолжения речи голос Достоевского становился все громче, лицо – вдохновеннее, жесты – увереннее, и вскоре он полностью завладел вниманием всего зрительного зала. Его слушали, не шелохнувшись, в полной тишине, затаив дыхание.

– Пушкин предчувствовал великое грядущее назначение наше. Стать настоящим русским, может быть, и значит стать братом всех людей, – продолжал Достоевский.

Татьяну из поэмы «Евгений Онегин» Достоевский назвал «апофеозом» русской женщины.

– Такой красоты положительный тип русской женщины уже и не повторялся в нашей литературе. Кроме, пожалуй, Лизы в «Дворянском гнезде» Тургенева.

При этих словах Тургенев «закрыл лицо руками и вдруг тихо зарыдал», – вспоминал присутствовавший на этом вечере Дмитрий Николаевич Любимов (1864–1942), в то время совсем молодой воспитанник Московского лицея. Достоевский говорил долго. Приводил наизусть выдержки из стихов и поэм Пушкина. А зал слушал его с неослабевающим вниманием. Не только и не столько смысл выступления, «сколько интонация голоса и экспрессия оказывали глубокое воздействие на аудиторию» (Ф.Б. Тарасов). Свое выступление Достоевский закончил словами:

– Пусть наша земля нищая, но ведь нищую землю в рабском виде исходил, благословляя, Христос. Если бы Пушкин жил дольше, он успел бы разъяснить нам всю правду стремлений наших. Но Бог судил иначе. Пушкин умер в полном развитии своих сил и, бесспорно, унес с собой в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь, без него, эту тайну разгадываем.

Не успел еще Достоевский сойти с кафедры, как зал разразился овацией и восторженными возгласами. «Кричали и хлопали буквально все и в зале, и на эстраде. В зале стоял такой рев, что, казалось, стены рухнут» (Д.Н. Любимов). А Тургенев уже шел к нему с объятиями. Они расцеловались и оба прослезились. Так возобновилась дружба двух великих русских писателей, которые много лет были во взаимной вражде. Аксаков Иван Сергеевич должен был выступать после Достоевского, но он заявил:

– Я не могу говорить после Достоевского. Я считаю речь Федора Михайловича событием в нашей литературе. Он показал истинное значение Пушкина. Все разъяснено и ясно.

Овации зала произвели на Достоевского потрясающее впечатление. Его охватило не просто радостное волнение, а настоящий восторг. Он пошел за кулисы, но толпа молодежи окружила его с выражением своего восхищения. А один студент упал перед ним и потерял сознание.

Зал снова и снова вызывал Достоевского. Его вывели на сцену. Две женщины внесли огромный венок и поставили сзади него, окружив писателя как ореолом. Этот венок в тот же вечер привезли Достоевскому в гостиницу, а он возложил его к памятнику Пушкину.

В письме к жене Анне Григорьевне Достоевский писал: «Я бросился спасаться за кулисы, но туда прибежали студенты. Один из них в слезах упал передо мною в истерике и лишился чувств». Далее Достоевский пишет, что был очень взволнован, всю ночь не спал, «сердце сильно стучало, и дыхание было несвободным»».

Жена журналиста Алексея Ивановича Суворина – Анна Ивановна Суворина, присутствовавшая на торжественном вечере, в своих воспоминаниях писала: «Достоевский удивительно читал и говорил вдохновенно. Девушки падали на колени перед ним и целовали руки. Торжество закончилось апофеозом Достоевского, и всё перед ним побледнело, такова была сила его слова».

В последующие дни Достоевский делал визиты к друзьям или принимал их у себя в гостиничном номере. К семье, которая находилась в Старой Русе, вернулся только через 22 дня. А 7 октября он с семьей был уже в Петербурге.

Историк и публицист Константин Дмитриевич Кавелин выразил свое отношение к речи Достоевского в открытом письме к нему: «Ваша восторженная речь в Москве по случаю открытия памятника Пушкину произвела потрясающее впечатление в слушателях самых разных лагерей. Вопросы, которых Вы коснулись с Вашим необыкновенным талантом, всегдашней искренностью и глубокой убежденностью, назрели в умах и сердцах мыслящих людей в России и живо их затрагивают».

Не успел еще Федор Михайлович прийти в себя от невиданного триумфа, как в прессе стали появляться статьи, осуждавшие его речь на Пушкинском празднике. Его жена Анна Григорьевна писала в воспоминаниях: «На Федора Михайловича обрушилась лавина газетных и журнальных обвинений, опровержений, клевет и даже ругательств».