Федор Алексеевич

   — А он кинул её на стену и ускакал.

   — А видели, куда он ускакал?

   — Это надо солдат караульных спросить.

Пришли на стену, куда брошено было копьё с грамотой. Один солдат, видевший всё, объяснил Траудернихту:

   — Я сразу его заметил, едва он оторвался от обоза, думал уж на мушку взять. Ан вижу, над ним белый прапор, знать, не боевой янычар. А он подскакал, крикнул: «грамотный князь», и кинул копьё с бумагой. Вот и всё.

   — А куда он потом ускакал?

   — А ту ж, откуда и выскочил. Во-он шатёрчик зелёный, он туда и возвернулся.

   — Позовите ко мне есаула, — распорядился воевода, а когда тот явился, сказал ему: — Сдаётся мне, во-он в том шатре сидит «грамотный князь», а именно Юрий Хмельницкий. Подбери добрых орлов десятка два и ныне ж ночью на вылазку. Пусть привезут мне его.

   — Слушаю, господин генерал.

   — Хорошо, если б кто-то из них говорил по-турецки.

   — Есть у меня такие, в полоне турецком выучились.

   — Вот и славно. Привезут Хмельницкого, ведро горилки велю выдать.

   — Хэх, если поставите ещё одно ведро, казаки могут и самого пашу приволочь.

   — Ладно, ладно, есаул. Не хвались, едучи на рать.

Уже за полночь, когда угомонился турецкий лагерь, оставив лишь кое-где сторожевые костры, группа казаков тихо выехала из города и, отъехав немного, спешилась, оставив с конями коноводов. Дальше пошли пешком, имея с собой лишь кинжалы и концы верёвок.

Хмельницкий проснулся от возни, начавшейся в шатре, и сразу понял, что это наскок чигиринцев. В кромешной тьме слышался хрип, вскрики. Кто-то навалился на него.

   — Юрас, Юрас, — громким шёпотом звал кто-то.

По голосу Хмельницкий догадался, что зовут не турки. Он столкнул с себя человека и, свалившись с ложа к стенке шатра, вынул нож, полоснул им парусину, выполз через дыру наружу. Отполз от шатра, прижался к земле, притих. А из шатра доносилось хриплое:

   — Вяжи всех, хлопцы. Дома разберёмся, который есть Юрас.

Так одиннадцать турок, напросившихся ночевать в шатёр к «князю», были уволочены казацким налётом в Чигирин, и именно невольное гостеприимство Хмельницкого, пустившего эту ораву к себе, спасло его от плена. Будь он один в шатре, встреча с Чигиринским воеводой обязательно бы состоялась.

Когда в крепости выяснилось, что среди одиннадцати пленных нет Хмельницкого, хотя все они утверждали, что спали с ним рядом, есаул, цокая языком, говорил почти с восхищением:

   — Вот лис. А? Умызнул. Ну, Юраска! Теперь его и бреднем не поймаешь.

Воевода Траудернихт был расстроен:

   — Как же так, братцы, вы опростоволосились? Держали голубя в руках и выпустили.

   — Так темень же, господин генерал, тут чуть друг дружку не повязали, — оправдывался сотник, ходивший на вылазку. — Но мы ж не с пустыми руками воротились, эвон каких карасей притянули.

«Караси» и впрямь оказались ценными, рассказали, что Ибрагим-паша ждёт прихода хана с войском, тогда будет брать Чигирин и Киев, что с полуденной стороны турки собираются делать подкоп и что навстречу гетману послан отрад янычар, который должен занять остров на Днепре и не дать русским переправляться.

   — Значит, гетман идёт к нам, — обрадовался воевода и велел есаулу передать всем по городу, что к ним спешит с левого берега помощь. — Пусть люди хоть этим утешатся.

И кроме того, распорядился воевода выдать казакам, ходившим на вылазку, ведро горилки. Не за Хмельницкого, которого не притащили, а за старание: вместо одного Юраса приволокли одиннадцать турок, и очень разговорчивых.

   — Жаль, конечно, — сказал Траудернихт. — Он же требовал сдачи города. Хотел я ему лично вручить требуемое. Не захотел «князь», сбежал. Сам виноват.

А между тем под Снятином соединились Самойлович с Ромодановским.

   — Надо послать Чигирину помощь, — предложил князь. — Сильно мал там гарнизон.

   — Хорошо, — согласился гетман. — Я выделю полк пехотный сердюков.

   — Ну а я драгунский полк.

Объединённой группе пехоты и конницы приказано было спешить днём и ночью, что и было блестяще исполнено. Приблизясь к Чигирину ночью, драгуны и сердюки, ударив внезапно туркам в спину, подняли в лагере врага панику и прорвались в Чигирин без потерь. Приход их очень ободрил осаждённых, и воевода Траудернихт уже в следующую ночь устроил вылазку, и не маленькой группой, а целым полком. Но на этот раз приказано было не волочь пленных, а брать трофеи. Воротившиеся с вылазки приволокли пушку с порохом, но главное, пригнали две подводы с мукой, что было совсем не лишним в осаждённом городе.

Когда Самойлович с Ромодановским прибыли к Бужинской пристани, на той стороне Днепра уже хозяйничал хан с турками. С острова густо палили из пищалей, не подпуская русских даже к берегу.

Гетман вызвал к себе полтавского полковника Левенца.

   — Ты когда-нибудь лучил рыбу? — спросил гетман.

   — Лучил в молодости, Иван Самойлович. А что?

   — Так вот, изготовь с десяток лодок к лучению. И как только станет темно, пусть они ходят у берега и лучат.

   — Зачем это? — удивился Левенц.

   — Чудак. Если уж ты дивишься, то турки тем более подивятся. Эти огни привлекут их внимание. Смекаешь? А ты в это время с полком зайдёшь выше острова и спустишься к нему. И...

   — A-а, понял я, — обрадовался Левенц.