Фёдор Абрамов

Олег Дмитриевич Трушин Фёдор Абрамов. Раненое сердце

Ольге Александровне Фокиной

Сотвори мир в душе и пошли его людям.

Фёдор Абрамов

Предисловие. Оглянуться на Фёдора Абрамова

В Фёдоре Абрамове всё сложно – и личность, и время, в которое он жил. Даже в когорте писателей-деревенщиков его фигура стоит особняком – в своём творчестве он ни разу не отступил от выбранного им направления в прозе – писать о жизни деревни, писать честно и искренне, так, как до него этого не делал никто. Оттого и неудивительно, что его «Братья и сёстры» и поныне являются одним из главных произведений послевоенной прозы, даже несмотря на то, что его имя на обширном литературном просторе уже несколько подзабыто.

Его боялись и благословляли. С ним искали дружбы и ненавидели. Он чаще был белой вороной в стае своих соплеменников, отвергая в общественной жизни то, за что ратовали другие. Он мог восстать против себя, и тогда его душа рвалась на части, уходя в глубокое пике. И это было страшно.

Его взрывная натура, суровость отпугивали многих, но когда его не стало, нашлась масса тех, кто очень хотел причислить себя к его друзьям. Он мог сказать что-то обидное в адрес своего оппонента, но потом, по воспоминаниям вологодской поэтессы Ольги Фокиной, долго мучился от этого, болел душой и в конечном итоге каялся. Он до конца своих дней не прекращал будить в себе человека и этого требовал от других. Он олицетворял собой огромный духовный мир, был феерией эмоций, страстей, в нём бурлила огромнейшая энергия творчества.

Он был горячим во всём – в писательском труде, в работе, в общении с людьми, в любви и дружбе. Ему ничего человеческое было не чуждо. Он не страдал снобизмом, но и не был открытым каждому встречному-поперечному.

Абрамов не просто жил, он создавал свою жизнь, поиском не только её смысла, но и нравственного понимания присутствия человека на земле. Вот почему его глубоко психологическая проза так близка к творениям Фёдора Достоевского и Льва Толстого, Ивана Тургенева и Николая Лескова. Читая прозу Фёдора Абрамова, как в зеркале видишь в ней отражение лучших традиций века золотой прозы. Может быть, оттого слово Фёдора Абрамова так притягательно и захватывающе.

Самую цепкую, самую тонкую характеристику личности Абрамова дал писатель Владимир Личутин в своей книге «Душа неизъяснимая: Размышления о русском народе»: «Фёдор Абрамов был росточка не особенно видного, как говорится, слегка прибит северным морозом, суховатенек, как бы припалён изнутри постоянным огнём, жиловат, с черноволосой победной головушкой, но отчего-то при виде его мне постоянно вспоминалось кремневое долговековое дерево, ибо какой-то неистрачиваемой силою веяло от мужика… Абрамов – уникальное явление в русской литературе, по всей интонации прозы он воистину народен: неисповедимыми путями он уловил ту музыку, что разлита над землёй, что роднит нацию, соединяя её в монолит, передаваясь в слове от души к душе».

Именно такой, неизъяснимой и была душа Фёдора Абрамова. Он был русским до мозга костей, от русского народа. Его талант, подобный взыгравшейся лаве, прорвавшейся на свет из глубины недр, поистине оберегал и хранил исконный русский язык.

Абрамов, чудом уцелевший в окопах войны, за свой поиск правды мог лишиться самого главного в жизни – быть услышанным читателями. Но вот заставить его молчать не мог никто. Была велика вероятность того, что всё написанное им могло остаться в столе и прийти к читателям в новую эпоху, которой он так и не увидит.

Став лауреатом Государственной премии, в душе он оставался простым крестьянином и всегда тяготел к своей малой родине, без которой не мог жить и которую воспел в своей прозе. Его привязанность к родной Верколе была потрясающе неистовой, ошеломляющей.

Его требовательность к себе, постоянно мучивший вопрос – «писатель ли я?» – были не только эталоном его глубокой нравственности, но и душевной чистоты, совести. Настолько сильно бил в нём родник требовательности к самому себе. Порой, приходя в отчаяние от несправедливого отношения к своим произведениям властей предержащих, он, негодуя, говорил, что бросит заниматься писательством, но вскоре смягчался, успокаивался. Без литературы он себя не мыслил!

Мне довелось его видеть один раз в жизни, эта встреча запомнилась навеки… Как сильно завидую я тем, кто мог с ним общаться, делить кров, быть рядом!