Фавориты Фортуны

Однако эта деятельность могла процветать лишь при условии, что финансовые институты и торговые кампании Рима опять будут ему доступны. А это означало, что он нуждается в политическом союзнике, более сильном, чем кто-либо из тех, кого он знал лично. Ему требовался Сулла. Но чтобы заручиться расположением Суллы (поскольку Красс не был ни красивым, ни образованным, чего в избытке имелось у Тита Помпония Аттика), он должен преподнести Сулле подарок. А единственный подарок, который он мог, наверное, преподнести, — это армия. Армию он набрал из клиентов отца. Пять когорт, но хорошо обученных и хорошо вооруженных.

Первым портом захода после Испании стала Утика в провинции Африка, где, как узнал Красс, все еще пытался удержать свое положение правителя Квинт Цецилий Метелл Пий, которого Гай Марий прозвал Поросенком. Красс прибыл в начале лета прошлого года, но Поросенка — столпа римских незыблемых моральных устоев — не заинтересовала его коммерческая деятельность. Предоставив Поросенку самостоятельно устраиваться после окончания срока его правления, Красс отбыл в Грецию, к Сулле, который принял его подарок — пять испанских когорт, но к самому Крассу отнесся прохладно.

И теперь Красс сидел, с болью устремив на Суллу свои маленькие серые глазки и ожидая малейшего знака одобрения. Он был явно разочарован тем, что Суллу интересовал только Помпей. Прозвище «Красс» в знаменитом роде Лициниев существовало уже много поколений, и все эти Крассы соответствовали данному имени, заметил Варрон. Прозвище означало «Жирный» (а может, первого Лициния, которого прозвали Крассом, хотели назвать «Тупицей»?). При своем большом росте Красс был похож на быка. Даже его довольно невыразительное лицо отражало истинно бычье безразличие.

Варрон последний раз окинул взглядом присутствующих и вздохнул. Да, он был прав, посвятив большую часть своих мыслей Крассу. Все здесь амбициозны, большинство, может быть, не без таланта, некоторые — и жестоки, и аморальны, но, кроме Помпея и Суллы, только Марк Красс был человеком с будущим.

Возвращаясь пешком в свой дом рядом с совершенно трезвым Помпеем, Варрон вдруг понял, что хорошо сделал, когда поддался призыву Помпея и принял участие в этой кампании.

— О чем ты говорил с Суллой? — спросил он.

— Ни о чем существенном, — ответил Помпей.

— Вы разговаривали очень тихо.

— Да? Разве? — Варрон скорее почувствовал, чем увидел ухмылку на губах Помпея. — Этот Сулла не дурак, даже если он уже не тот человек, каким был прежде. Если остальные из этого угрюмого сборища не могли слышать, о чем мы говорили, как они могут знать, что мы говорили не о них?

— Сулла согласился быть твоим партнером в этой кампании?

— Я буду сам командовать моими легионами. Это все, чего я хотел. Он знает, что я не отдаю ему войска, даже на время.

— Это обсуждалось открыто?

— Я же сказал тебе, что Сулла не дурак, — лаконично ответил Помпей. — Ничего особенного сказано не было. Между нами нет никакого соглашения, и он ничем не связан.

— И ты согласен с этим?

— Конечно! И он знает, что я ему нужен, — сказал Помпей.

* * *

На следующее утро Сулла встал с рассветом. Час спустя его армия уже шагала в направлении к Капуе. К этому времени им овладел приступ деятельного настроения. Эти перепады совпадали с состоянием его лица, ибо зуд мучил его не непрерывно, а только временами. Только что оправившись от очередного приступа и сопутствующего ему запоя, Сулла знал, что на несколько дней у него будет отдых — при условии, что он ничем не спровоцирует новый приступ. Для этого необходимо строго следить за своими руками. От них требовалось ни под каким видом не касаться лица. Только оказавшись в столь трудном положении, человек начинает осознавать, сколько раз его руки непроизвольно тянутся к лицу. А тут влажные везикулы, твердеющие по мере заживления, и непрерывное щекочущее ощущение, возникающее при малейшем движении кожи лица, — все это входит в процесс заживления. Легче всего в первый день — а это как раз сегодня; но с течением времени он забудет обо всем, рука его потянется к лицу в естественном желании почесать нос или щеку — и все может начаться снова. И начнется. Поэтому Сулла решил строго контролировать себя, чтобы успеть сделать как можно больше, прежде чем появятся расчесы, и он опять примется пить до бесчувствия.

Но это так трудно! Так много надо сделать, а он — лишь тень того, прежнего, человека. Сулла всего достиг, преодолевая огромные препятствия, но как только год назад, в Греции, появилась эта болезнь, он постоянно удивлялся: почему он вообще продолжает бороться? Как правильно заметил Помпей, Сулла был не дурак. Он знал, что жить ему осталось недолго.