Фатум. Том первый. Паруса судьбы

«Его скородие должон причалить к двум часам». Трудя память, слуга прикинул далее: он забежал в дом убрать щи с плиты, часы находили одиннадцать. Получалось, ныне двенадцать или около того… Но его брало в смущение то, что он не ведал, сколько времени пролежал в беспамятстве. В груди защемило при мысли, что капитан, как знать, уже на подходе…

Палыч натужился вскинуть голову, но охнул от злолютой боли и вновь уронил ее на ковер. Чудилось, что ему выдрали на затылке клок волос с мясом и сквозь дыру кто-то невидимый и злой втыкает раскаленный шип. «Слава Богу, что хоть дом пуст… Сгинули, лихоимцы,- денщик вновь закряхтел и стал подыматься.- Бес ведает, сколь их тутось шастало, поганых…»

И вдруг он услыхал их. Крыльцо задрожало. Хлобыстнула входная дверь. Башмаки громко и вразнобой застучали по половицам.

* * *

- Пырька, ну, сучий потрох?! - рявкнул кто-то в сенях и харкнул на пол.

- Нетути ни черта, Мамон! Все поленницы развалили… Амбары обшарили - хрен там ночевал!

- Тьфу, мать твою… Чтоб ему на сохе поторчать! Куды он его схоронил? - остервенился Мамон.- Да не стойте телками, потрошите нору! Вынюхивайте по углам, мать вашу…

С замиранием сердца Палыч слышал, как дом задрожал, заходил ходуном от топота. Каблуки гремели булыгой в его разбитой голове. Затем из кабинета донесся хриплый крик:

- Пусто, Мамон! Он, поди, ждал, старый лешак, вот и сунул под гузно. Можа, надоумил его хто? Ищи-свищи таперича енту грамоту!

- Заткнись! Ищите, псы, должон быть пакет! - вновь обжег властный голос.- Без пакета нам и гроша ломаного не кинут.

Угроза главаря подействовала, как хлыст на кобылу. Двери и мебеля - вдрызг. Перетрясли все книги, обшарили чердак и погреба, вспороли перину и подушки. Но всё попусту. Пакет точно в воду канул.

Заковыка эта взбесила Мамона, как быка маков цвет.

- В горницу, черти! Там все ножами протыкать, перевернуть! - рыкнул он и первым тяжело ломанулся по коридору.

Душа Палыча захолонулась, сердце бухнуло в пятки. Он прикрыл глаза и лежал тихо, ни-ни.

Человек в рысьей шапке, с тремя кремневыми пистолетами за широким, в ладонь, поясом, первым влетел на порог. Следом объявились двое других.

В рысьем треухе был Мамон. Лицо его, страшно налитое кровью, мелко дрожало, голос срывался:

- Огня запалите купнее! Черт ногу сломит!

Главарь сорвал картину со стены. Хэкнув, переломил о колено массивную раму и, не найдя ничего, зашвырнул в угол. Денщик едва не улился слезами, когда холст захрустел под ножом, когда жалобно, будто живая, затрещала рама…

На люстре яркой тройкой вспыхнули свечи. Но Палычу почудилось, что в горнице ярым огнем запылали все свечи, что только держали в доме, а убийцы сели в оцеп него и дозорили лишь за тем, когда же он выкажет себя: шевельнет затекшим мизинцем.

Однако любопытство старого казака уродилось прежде страха. Смекнув, что своре налетчиков не до него, он чуток прирассветил левый глаз. Сквозь слипшиеся от крови ресницы он-таки углядел их рожи.

У того, кто оставался на пороге, было грубое, будто рубленое из березового чурбака лицо. Глаза покою не знали, шныряли по горнице крысами. Был он приземист, но шибок в груди. Правая рука поигрывала шипастым кистенем.

Второй, шаривший в ящиках шкапа, был долговязый, с длиннющими венозными руками и дремучей бородой. Волос из кожи бил буйно и, как показалось Палычу, аж от самых глаз, придавая лицу еще большую дикость. Из груди рвалось свистящее дыхание.

Теперь старик понял, кто скрывался за дверью, пытаясь тесаком сбросить щеколду. Но оба золоторотца были пичугами в сравнении с вожаком. Даже с закрытыми глазами денщик ощущал исходившую от него угрозу, подобную той, что исходит от зверя. Те двое супротив него -заурядные душегубы, которые грабят и режут на трактах из-за поживы. Рыжий с серебряным кольцом в мочке -убивец по природной жиле. Это старание доставляло ему наслаждение.

Палыч с горечью брал умом: путей-выходов у него и на копейку нет.

Внезапно, словно прозрев его мысли, низкорослый подвалил к лежащему и пыром⁷⁴ пнул его под ребра. Боль черной мглой застелила глаза, едва не заставив раскрыть рот, но казак ожидал сего удара и, сжав до ломоты зубы, не выдал себя.

- Мамон! Чой-то странно мне… Пора бы этому пню того… очухаться! - прошикал Пыря и захохотал, как дурак, скрипуче, будто несмазанная телега.

- Щенок ты еще, Пырька,- не поворачивая головы, буркнул главарь.- Ужли я каво наглаживаю… так то для могилы гостинец.- Мамон с ухмылкой глянул на свои громадные красные руки и хрипло добавил: - Так ведь, Гар-куша?

Вместо ответа, заросшее бородой лицо зло проворчало:

- Нетути здесь бумаги. Токмо времечко хороним зазря…

Слова Гаркуши точно плеснули масла в огонь. Рыжий осатанел. В припадке бешенства он стал сволочить какого-то иноземца.

Палыч - уши на макушке - низал каждое слово с усердием великим.