Фатальная ошибка

Опустившись в старое кресло в стиле эпохи королевы Анны,[12] он выглянул из окна в вечерний сумрак, который подкрадывался к нему из-за деревьев, ронявших последнюю октябрьскую листву. Скотту предстояло проверить ряд студенческих работ, подготовиться к лекции и прочитать рукопись коллеги, прибывшую днем с почтой из университетского издательства, где он числился одним из постоянных рецензентов; надо было также дать совет нескольким студентам-историкам относительно выбора тем их дипломных работ.

Вдобавок ко всему Фримен зашивался с собственной статьей о причудливых нравах, царивших во время Войны за независимость, когда крайняя жестокость сменялась вдруг прямо-таки средневековой галантностью. Хорошим примером служил поступок Джорджа Вашингтона, который в разгар битвы под Принстоном позаботился о том, чтобы вернуть английскому генералу его потерявшуюся собаку.

— Загрузился под самую завязку, — информировал он вслух самого себя.

Но в данный момент все эти заботы были отодвинуты на задний план.

«Точнее, их можно было отодвинуть», — подумал он.

Все зависело от того, что он предпримет.

Оторвав взгляд от сгущавшейся за окном темноты, Скотт опять обратился к найденному у дочери письму. Перечитывая в сотый раз каждую строчку, он испытывал то же чувство обреченности, что и при первом чтении. Затем он мысленно взвесил каждое слово, сказанное Эшли по телефону, каждую ее интонацию.

Скотт откинулся в кресле и закрыл глаза, пытаясь представить себя на месте Эшли. «Ты достаточно хорошо знаешь свою дочь, — сказал он себе. — Что может с ней происходить?»

Этот вопрос эхом отдавался в голове, интеллект призывал на помощь воображение.

Первым делом, решил он, надо непременно выяснить, кто написал письмо. Тогда можно будет потихоньку разведать, что это за парень, не досаждая дочери расспросами. Надо проделать это деликатно, по возможности не прибегая к помощи других, по крайней мере тех, кто мог бы сообщить Эшли, что он проявляет повышенный интерес к ее личной жизни. После того как он убедится, что это письмо всего лишь неудачное поползновение назойливого ухажера, — а Скотт надеялся, что так оно и есть, — он сможет со спокойным сердцем предоставить дочери самой решить эту проблему. И Салли с ее партнершей не стоит привлекать к этому делу. Он всегда предпочитал действовать самостоятельно.

Вопрос был в том, с чего начать.

Он ведь историк, напомнил он себе, и обладает тем преимуществом, что может взять за образец деяния великих людей прошлого. Скотт знал, что в его характере есть глубоко укоренившаяся романтическая черта, которая заставляет его держаться до конца даже в безнадежном положении, а в критические моменты совершать отчаянные поступки. Ему нравились книги и кинофильмы, проникнутые таким же духом, в них чувствовалась по-детски наивная вера в добро, побеждающее крайнюю жестокость реальных исторических событий. «Историки прагматичны, — думал он, — трезвомыслящи и расчетливы. Это романисты и киношники запоминают прежде всего такие моменты, как генеральское „Черта с два!“ в Бастони.[13] Историк же обращает внимание на кусачий мороз, замерзшие лужи крови и холодное отчаяние, парализующее разум и волю».

Ему казалось, что Эшли в значительной мере переняла у него эту романтическую бесшабашность и любовь к колоритным историям; она проводила много часов за чтением «Домика в прерии»[14] и романов Джейн Остин. Скотт задавался вопросом: не этим ли объясняется отчасти и доверчивость дочери?

Он почувствовал на языке острый привкус, как будто проглотил что-то горькое. Не хотелось думать, что он научил ее быть доверчивой, уверенной в себе и независимой, а теперь из-за этого она попала в беду.

Скотт тряхнул головой и произнес вслух:

— Не надо спешить с выводами. Ты ничего не знаешь наверняка. Фактически ты не знаешь совсем ничего.

«Начни с простого, — сказал он себе. — Узнай имя».

Но как это сделать тайком от дочери? Надо влезть в ее жизнь осторожно, чтобы его не засекли.

Чувствуя себя немножко преступником, Скотт поднялся по лестнице своего маленького деревянного дома в бывшую спальню Эшли. Он решил провести более тщательный осмотр, поискать какой-нибудь след, который прояснил бы информацию, полученную из письма. Он почувствовал укол совести и спросил себя, почему он должен пробираться в комнату дочери, как вор, чтобы лучше понять ее.

Подняв голову от тарелки, Салли Фримен-Ричардс небрежно обронила:

— Знаешь, сегодня у меня состоялся необычный телефонный разговор со Скоттом.

Хоуп издала неопределенный звук и потянулась за куском хлеба. Она привыкла к тому, что Салли, затрагивая некоторые темы, сначала ходит вокруг да около. Иногда ей казалось, что после всех этих лет Салли все еще остается для нее загадкой. В суде она могла быть сильной и агрессивной, а дома, в спокойной обстановке, порой становилась чуть ли не застенчивой. «В жизни слишком много противоречий, — подумала Хоуп. — А противоречия создают напряженность».

— Он, похоже, всерьез тревожится.

— В связи с чем?

— С Эшли.

Хоуп отложила нож в сторону:

— С Эшли? Почему?

Салли на секунду замялась.