Фатальная ошибка опера Федотова (СИ)

Да нет… Ну нет! Нет!

— Захарова, блять… — тоном убийцы хриплю я, — только не говори, что ты целка!

Она открывает глаза, смотрит на меня уже вполне осмысленно и мягко облизывает испачканную в моей крови губу. И улыбается, сучка!

— Нет, — улыбается эта убийца мелкая, и, не успеваю я выдохнуть от облегчения, продолжает, — теперь нет…

Бля-а-а-адь…

— Захарова… — рычу я и дергаюсь, понимая, что надо выйти из нее, что херня происходит. И, какой бы я не был мудачина, но нельзя так в первый раз с девочкой… Я же ее порвал там, наверно…

Но Захарова, уже придя в себя окончательно, не отпускает, только сильней стискивает ноги на моей талии и прижимается крепче:

— Не будь дураком, гражданин начальник… — шепчет она и затем мягко двигает бедрами, насаживаясь полностью. Добивая меня.

— Захарова, мать твою… — пораженно хриплю я, сдаваясь на милость победительницы.

Она меня реально переиграла сейчас. Победила. Добилась своего.

Но, блять, посмотрим, кто будет смеяться последним!

Злобно кусаю Захарову в подставленную шею, стискиваю так, чтоб вздохнуть не могла… И срываюсь в дикий, сумасшедший трах, сейчас многократно усиленный моей яростью, переплавившейся с похотью и неудовлетворенным желанием.

Понятное дело, что так нельзя, особенно в первый раз, но сучка Захарова сама виновата! Я пытался! Я честно пытался! Так! Долго! Пытался! Она! Сама! Виновата! Дря-а-ань…

— Да, да-да-да-да… — стонет она, сжимая меня бедрами, словно тисками, выгибась, подаваясь теснее, подмахивая даже чуть-чуть! И позволяя мне окончательно свихнуться.

Я уже не помню ничего: ни где мы с ней находимся, ни сколько неподалеку от нас коллег, ни какие тонкие двери в конторе. Мне сейчас отчаянно на это все плевать. Нет в мире никого, кроме нас двоих.

Нас и бешеного, жесткого, полностью удовлетворяющего обоих ритма.

И кайфа, тоже одного на двоих.

Так не бывает.

Но так есть.МОИ ХОРОШИЕ, ЛОВИМ МЫШКУ ДЛЯ ТИМУРА СО СКИДКОЙ 30%! МЫШКА У НАС ХИТРАЯ, ФИГ ПОЙМАЕШЬ) НО И ТИМУР ПАРЕНЬ НЕПРОСТОЙ))))

Глава 15

От Захаровой одуряюще сладко пахнет, настолько, что сдерживаться невозможно, слюни текут, так хочется попробовать на вкус.

И я удовлетворяю свое людоедское желание, сдавленно рычу и вжимаюсь лицом в нежную, уже порядком покусанную мною шею, шалею еще больше, так дурманит, куда там выпивке  или куреву!

Захарова — чистой воды кайф! Какого хера я раньше-то не понял? Ждал еще так долго, дурак…

Мы стоим с ней у двери, я по прежнему прижимаю ее, не в силах отпустить, хотя обычно, кончив, тут же пытаюсь откатиться от бабы, освободиться.

Это им требуется всякая хуйня типа обнимашек, разговоров и прочего дерьма.

А мне бы выдохнуть, покурить, попить… И можно по второму разу потрахаться. Это если понравилось. А если нет, то вообще свалить под благовидным предлогом.

Но сейчас я держу Захарову на весу и вообще не ощущаю потребности убирать от нее руки, губы и член.

Прямо вот все, чем вцепился в нее в самом начале нашего незапланированного разговора по душам, сейчас находится в напряге. До сих пор в напряге.

Понимаю, что не наелся вообще! Даже толком не распробовал! Так, чуть-чуть пар спустил…

Захарова, похоже, в шоке, растерянно гладит меня по шее, дышит тяжело, подрагивает пухлыми своими губками и крепкими бедрами.

Я облизываю тонкую шею, кусаю за скулу, добраюсь опять до губ, заглядываю в глаза… С расширенными от боли зрачками и  слипшимися от слез ресницами.

И реальность бьет под колени, да так, что с трудом удерживаюсь на ногах.

Бля-а-а-а…

Я чего сделал-то?

Она же…

Она же, блять, целка! Была…

Но все равно… Нельзя было ее так… Ей больно, наверно, дико сейчас…

— Аська… — бормочу я расстроенно, — блять… Ну,  какого хера ты сделала?

Захарова смотрит на меня, глаза ее еще больше расширяются, ресницы хлопают, и я опять зависаю, словно в замедленной съемке наблюдая это явление природы… Кукла, мать ее… Откуда взялась такая на мою голову? Невозможно же оторваться…

Но надо.

Надо.

Выхожу, медленно, с диким сожалением покидая ее тело, сердце прямо вздрагивает, когда замечаю болезненную гримаску на нежном лице, стараюсь действовать аккуратно, опускаю ее на пол, придерживаю за талию, чтоб не упала, провожу пальцами по овалу лица, потому что Захарова опять прячет взгляд, занавешивается своими кукольными ресницами.

Заставляю смотреть на себя:

— Ты как? Стоять можешь?

Кивает, прикусывает губку, вздыхает…

Грудь, охренительно смотрящаяся в разодранной мной блузе, поднимается и опускается. Не могу отвести взгляд, сглатываю…

Поспешно отступаю, быстро привожу себя в порядок, испытывая страшную неловкость и мучительный стыд.

Осознание произошедшего накрывает с головой, хмель весь давно уже выветрился, только головная боль остается. Захарова — моя головная боль…

Смотрю на нее, растерянно одергивающую юбку вниз, моргаю на красные потеки на бедрах, совесть гложет с новой силой.

Мудак ты, Федотов, такой мудак…