— В заявлении говорится, сэр, что в колледже произошло нарушение — как бы лучше выразиться? — научной этики и что вы связаны с этим делом. — Тед Моррис старательно подбирал слова.
— От кого поступил этот сигнал?
— Это имеет значение?
— Возможно, имеет.
— Насколько я знаю, от недовольного чем-то аспиранта какого-то южного университета. Более точной информации у меня нет.
— Что-то я не помню никаких аспирантов на юге, — ответил Скотт нарочито небрежно. — А недовольство, к сожалению, возникает время от времени практически у всех аспирантов. Это, можно сказать, неизбежно — вам так не кажется, Тед? — Он обратился к студенту по имени, чтобы подчеркнуть разницу в их статусе, напомнить Моррису, что тот разговаривает с авторитетным и влиятельным лицом.
Однако, к его досаде, на Морриса это не произвело особого впечатления.
— Но, профессор, вопрос ведь очень простой. Обвинил ли вас кто-нибудь…
— Никто меня ни в чем не обвинял. По крайней мере, мне об этом ничего не известно, — поспешно прервал его Скотт. — Я не допускаю ничего такого, что не укладывалось бы в понятие обычной академической кухни… — Он перевел дыхание. Было понятно, что Тед Моррис записывает каждое его слово.
— Понимаю, профессор. Обычная академическая
— Сейчас я очень занят. У меня приемные часы по пятницам, вот тогда и приходите.
У него будет в запасе несколько дней.
— Понимаете, профессор, у нас тоже сроки…
— Ничем не могу помочь. И к тому же, как я убедился на собственном опыте, поспешность всегда приводит к путанице и грубым ошибкам. — Скотт, конечно, сгущал краски, но ему обязательно надо было отделаться от назойливого студента.
— Ну, в пятницу так в пятницу. Только вот еще что, профессор.
— Да? Слушаю вас, Тед, — произнес Скотт как можно более снисходительно.
— Я хочу предупредить вас, что являюсь внештатным корреспондентом «Бостон глоуб» и «Таймс».
Скотт чуть не задохнулся.
— Это замечательно! — воскликнул он, выразив голосом максимум энтузиазма. — У нас в колледже найдется много такого, что может заинтересовать эти газеты. Так, значит, до пятницы.
Скотт надеялся, что говорил достаточно темно и уклончиво и его собеседник дождется пятницы, чтобы прояснить этот вопрос, прежде чем давать в какую-либо из газет материал, который разом погубит его научную карьеру.
Скотт положил трубку. Никогда бы он не подумал, что разговор со студентом может так его напугать — нет, привести в ужас. Затем он углубился в бумаги, присланные Бэррисом, и тревога его только усилилась.
Хоуп зашла в женский туалет рядом с приемной комиссией, так как это было единственное место на территории школы, где она могла побыть какое-то время без свидетелей. Как только дверь за ней закрылась, она разразилась неудержимыми отчаянными рыданиями.
Деканат получил по электронной почте анонимное обвинение против нее, в котором утверждалось, что Хоуп приставала к пятнадцатилетней школьнице в укромном углу женской раздевалки, когда та в одиночестве переодевалась после тренировки. В обвинении говорилось, что Хоуп гладила грудь и промежность девушки и убеждала ее в преимуществах однополой любви. Школьница отвергла домогательства Хоуп, и та якобы пригрозила ей неприятностями в учебе, если она пожалуется администрации школы или своим родителям. В заключение анонимный автор советовал администрации «принять необходимые меры», чтобы избежать судебного разбирательства и, возможно, уголовного преследования. Поступок Хоуп классифицировался как попытка «варварского» изнасилования и «вопиющее злоупотребление служебным положением».
Все это было чистейшей клеветой, ничего подобного никогда не происходило. Однако Хоуп сомневалась, что установление правды может хоть как-то помочь ей лично.
Откровенное выпячивание такого рода подробностей апеллирует к низменным инстинктам, побуждая людей домысливать худшее и строить самые дикие и необоснованные предположения.
Не имело никакого значения, что Хоуп даже не догадывалась, о какой именно школьнице шла речь, что она из предосторожности взяла за правило заходить в женскую раздевалку при спортзале