Фашисты

Человек в дождевике закончил объясняться с солдатами вермахта, огляделся и зашагал к Наташе. Это был Кузин.

— Здрасьте — здрасьте, — сказал он. — Как добрались?

— Хорошо, — ответила Наташа. — А я думала, будут пробы.

— Вы нам без проб подходите. Идёмте, режиссёр на вас посмотрит.

Наташа пошла следом, прижимая к себе Ирочку.

В палатке сидел небритый мужик лет сорока пяти. С брезгливым выражением лица он смотрел на монитор. Наташа узнала кинорежиссёра Панкрашова. На экране солдаты вермахта шли через поле.

— Хуёво идут, — сказал Панкрашов. — Как — то слишком в ногу. И рожи наши. Ну, видно же, что рожи наши. Немцы, а носы картошкой. Вон, как у тебя прям.

Он оглянулся, увидел Наташу с Ирочкой, икнул и поздоровался.

— А вот и наша мать — героиня, — сказал Кузин.

Панкрашов погладил живот.

— Хорошее лицо, мне нравится.

— Спасибо, — смутилась Наташа.

— Немного глуповатое, миленькое, простенькое. И ребёнок ничего.

— Я же говорил, — сказал Кузин.

— Ладно, тогда сейчас начнём снимать. Яма готова?

— Готова.

— А навоз?

— Водитель звонил, приедет минут через сорок.

— Хорошо. Навоз — это хорошо.

Панкрашов снова повернулся к монитору.

— Ну, что ты думаешь, Серёжа?

— Да нормально, — пожал плечами Кузин.

— Тебе всё нормально. Пусть Галя готовит массовку.

Кузин вывел Наташу из палатки. Подозвал Галину Антоновну.

— Сейчас начинаем. Объясни всё Наде.

— Я Наташа, — сказала Наташа.

— Правда? — почему — то сильно удивился Кузин. — А я думал, Надя.

Галина Антоновна закурила.

— Завтра снег обещали.

— Жаль, не сегодня, хорошо бы смотрелось. Снег, грязь, кровь.

— Кровь? — спросила Ирочка и сжалась.

Наташа перехватила её удобнее. Руки уже потихоньку отнимались.

— Это понарошку, — сказала Галина Антоновна. — Идём.

Они зашагали через поле. Наташа с трудом переставляла ноги в приросших ботинках. Впереди она увидела глубокую яму в форме воронки, на краю которой уже собралась массовка, солдаты вермахта и члены съёмочной группы.

— Значит, Наташ, тут всё просто. Кино о войне. Сцена расстрела. Вы сейчас все лезете в яму, фашисты в вас стреляют, вы падаете, конец сцены.

— И всё? — сказала Наташа.

— Ага. Но ты будешь стоять впереди. Тебя хорошо будет видно.

— А меня? — спросила Ирочка.

— И тебя, конечно.

— А я думала, надо будет что — то говорить.

— Нет, говорить ничего не надо.

— Может, кулаком погрозить фашистам?

— Зачем? Просто стойте.

— А стрелять будут холостыми?

Галина Антоновна посмотрела на неё как на дурочку.

— Ну, если пиротехники не накосячат… Я шучу, шучу!

Наташа натянуто улыбнулась. Ирочка вдруг прижалась к ней и прошептала:

— Мама, давай уйдём, мне страшно.

— Ну, что ты, что ты, — пробормотала Наташа.

Фашисты в ожидании съёмки копались в своих смартфонах. Оператор зевал, ёжился и пил кофе из большого картонного стакана. Дождь пошёл сильнее. Наташа опустила Ирочку на землю. Та стала поджимать ножки. «Заболеет ещё, не дай бог. Права была мама, зря пошли», — подумала Наташа.

— Ну, что, лезем в яму, — сказала Галина Антоновна.

Сама, конечно, не полезла. Артисты массовки, поскальзываясь, стали спускаться. Наташа снова подняла Ирочку и пошла следом. Почти сразу провалилась по щиколотку в жидкую грязь. Ноги моментально промокли.

Галина Антоновна, скрестив руки на груди, стояла на краю.

— Строимся, строимся, — командовала она. — Ты, носатенький, встань сзади. Бабулька, ну — ка, иди сюда. Да не наверх, просто на передний план. Подальше, подальше…

«Скорей бы расстреляли уже», — подумала Наташа. От тесноты и холода ноги болели так, что хотелось скулить.

Пришёл Кузин, посмотрел сверху вниз и скривился.

— А почему ребёнок в куртке? С ума сошли?

— Ой, точно, Наташ, давай сюда куртку.

Наташа никак не могла выбраться. Грязь была скользкая, как гололёд. Ирочка весила, наверное, килограмм сто. Все вокруг молча ждали, когда она справится. Ей хотелось крикнуть что — нибудь обидное, даже оскорбительное этим людям, уставившимся на неё, но она стеснялась. Наконец, Кузин спустился на несколько шагов и протянул какую — то грязную палку. Наташа вцепилась в неё и потянула на себя.

— Нет — нет, отпусти! — заорал Кузин. Он стал медленно съезжать вниз. — Куртку на неё повесь.

Ирочка съёжилась и тихонько заплакала. Наташа расстегнула телогрейку, прижала к себе дочь и немножко прикрыла полами.

— Ребёнок плачет, — сказала Галина Антоновна.

Кузин выбрался из ямы, достал рацию и поднёс к губам:

— Андрей, ребёнок плачет.

— Да хуй с ней, пусть плачет, — ответила рация голосом Панкрашова. — Пусть сильнее плачет. Их же сейчас расстреливать будут.

— А можно, чтобы девочка ваша сильнее плакала? — спросил Кузин, лапая грязными руками Ирочкину розовую куртку. — Может, ущипнёте её?

Наташа молча посмотрела на него и поцеловала Ирочку за ушком.

— Или скажите, что в детдом её завтра сдадите, — пошутил один из фашистов.

Остальные дружно заржали.

«Гады!» — подумала Наташа.

— Мамочка, мне страшно и холодно, пойдём домой, — сказала Ирочка.

— Сейчас пойдём, миленькая.

«Расстреляют, и пойдём».