Фарт

Трехэтажный дворец из розового мрамора с белыми колоннами, стоявший на берегу Тихого океана, ясно давал понять, что вполне приличное по меркам латинского квартала обиталище местечкового пахана сеньора Кордовы пригодно только для того, чтобы хранить в нем лопаты или содержать скотину.

Перед виллой, на большой, аккуратно подстриженной лужайке, находился белокаменный бассейн с нежно-зеленой водой, рядом с ним были расставлены шезлонги, а в них, в свою очередь, располагались несколько блондинок. Располагались они вокруг главного шезлонга, в котором возлежал сам великий Хуан Гарсия в красных плавках, черных очках и с толстой гаванской сигарой в изящных пальцах.

Поодаль, в незаметных местах, устроились телохранители, которые бдительно следили за окрестностями и охраняли покой выдающегося наркобарона. Они, невзирая на жаркий день, были в черных костюмах и черных очках. На крыше дворца маячили еще двое охранников, прикрывавших подходы к персоне Хуана Гарсии с воздуха. На некотором отдалении от виллы находилась вертолетная площадка, на которой замерла изящная белая стрекоза с огромными черными глазами и ярко-красным номером на борту. Рядом с ней, под большим белым зонтиком, сидели двое пилотов, готовых в любую минуту поднять машину в воздух и доставить хозяина куда угодно в пределах емкости бензобака.

По лужайке носились восемь доберманов, которые были заняты тяжелым набивным мячом, но не следовало принимать их за веселых игривых песиков. Стоило только приказать, и они могли разорвать на части любого нежелательного гостя.

Хуан Гарсия благосклонно переводил взгляд с одной девушки на другую, а они старались понравиться ему изо всех сил, и поэтому соперничали друг с другом, принимая неимоверно вызывающие и соблазнительные позы. Купальников на них не было, а те тонкие ленточки, которые весьма символично прикрывали их лобки, назвать трусами не догадался бы никто.

Как и все хачики, Хуан Гарсия любил блондинок, а наибольшей популярностью у него пользовались девушки со скандинавскими корнями. Белая кожа, белые волосы, голубые глаза… Ах, как они смотрелись в постели рядом со смуглым черноволосым красавцем Хуаном Гарсией! Их прекрасные тела были как молоко, сам же Гарсия цветом кожи напоминал индейца-чибча, который полжизни проводит на горных пастбищах дремлющего вулкана Руис, и кровь древних ацтеков закипала в нем, когда, окруженный белокурыми нимфами, он парил, как на облаке, на своей огромной постели, в которую можно было смело уложить взвод морских пехотинцев в полной амуниции.

Девушек было четыре, и Хуан Гарсия наслаждался, наблюдая за изгибами их молодых тел, а сладострастные взгляды, которые они бросали на своего покровителя, тешили его мужское самолюбие. И, надо сказать, Хуан Гарсия ни разу не обманул их надежд, с честью доказывая в постели, что он настоящий мужчина, достойный имен своих древних испано-индейских предков.

Повинуясь молчаливому жесту, одна из девушек взяла со столика бокал с коктейлем и поднесла его своему господину. Пытаясь сделать это как можно изящнее и обворожительнее, она не удержала равновесия, и несколько капель напитка упали на руку Хуана Гарсии. Изобразив смущение и стыд, наложница опустилась на колени и стала облизывать пальцы хозяина, закатывая при этом глаза так, будто это были вовсе не пальцы, а что-то совсем другое. При этом ее молодая, но вполне зрелая грудь скользнула по голому волосатому колену наркобарона, и Хуан Гарсия, улыбнувшись, положил руку девушке на затылок.

Правильно поняв намек, она опустила голову ниже, и через минуту весь выводок восемнадцатилетних красоток сгрудился над раскинувшимся в шезлонге Хуаном Гарсией, скрывая от посторонних глаз то, что там происходило. В происходящем участвовали все девушки по очереди, стараясь превзойти друг друга в умении доставить удовольствие великому мужчине.

Был ли Хуан Гарсия великим самцом – никто не знал. Скорее всего, ему было далеко до легендарного Казановы, а уж тем более до великого баскетболиста Уилта Чемберлена, успешно удовлетворившего двадцать тысяч своих поклонниц. Но каждый велик по-своему, и то, что он был великим дельцом и стратегом, ни у кого не вызывало ни малейшего сомнения.