Фарт

Они сидели молча. В ресторане было шумно. Публика подвыпила, развязались языки. За соседним столиком шумели футболисты. Теперь, в ресторане, выяснилось, что они вовсе не проиграли. Они не могли Косьве проиграть. Просто-таки не могли. Они всегда били Косьву. Это судья сжулил. Ясное дело! Судил Петька Турнаев. Разве он может позволить своей команде проиграть? Ведь как только они подводили мяч к воротам Косьвы, судья свистел. Неправильно!

А Муравьев думал: как бы заставить этого человека понять, что его жена пустая женщина, которая обманывает его? Муравьеву казалось, что, если бы он дал понять это Соколовскому, он в какой-то мере искупил бы свою вину перед ним.

И когда официантка принесла две бутылки пива, Муравьев спросил ее:

— Послушайте, вам скучно в Косьве?

Официантка смущенно засмеялась:

— Вы в каком смысле спрашиваете?

— Ну, в обыкновенном.

— Я что-то не думала об этом.

— А если подумать?

Она подумала.

— Да нет как будто. В выходной на лодке поедешь, вечером в парк пойдешь. У нас в парке бывают лекции.

— Послушайте, Константин Дмитриевич, — укоризненно произнес Соколовский.

Муравьев усмехнулся и отпустил официантку.

— Что вы заводите такой разговор? — сердито спросил Соколовский. — Ведь у них уровни совсем разные.

— Да вы жену не защищайте. Чего вы ее защищаете?

— Я не защищаю. Но, по-моему, нетрудно понять, что такой женщине, как она, здесь скучно.

— Ну, а Турнаева? — спросил Муравьев.

— Что — Турнаева? Что вы от меня хотите, не понимаю?

— Ладно, оставим этот разговор, — сказал Муравьев.

Они помолчали.

— В Бердянске в гастрономическом магазине был продавец по фамилии Непейпиво. Над прилавком так и было написано: «Продавец Непейпиво», — сказал Соколовский.

Муравьев засмеялся.

— Это вы к чему? — спросил он.

— А так просто. Смешно, по-моему. А на Дальнем Востоке, мне рассказывали, был капитан Нечуйветер. Здорово?

— Убийственная фамилия для капитана, — сказал Муравьев. — Ну, выпьем?

— Не пей пива, а? — сказал Соколовский.

Они смеялись, пили пиво и говорили о пустяках.

Когда Муравьев пришел домой, на своем столе он увидел записку:

«Умираю от тоски. «Мое несчастье» опять ушло на завод, потом на футбол, потом у него будет какое-то совещание, и, наверное, до ночи. Я надеюсь — вы на совещание не пойдете? Давайте встретимся».

Он прочел записку, закурил, потом медленно разделся и погасил свет. Записку он разорвал в темноте и клочки выбросил за окно, в лес.

ГЛАВА XIX

Жара усиливалась с каждым днем, и этому, казалось, нет предела. Листья на деревьях начали раньше времени желтеть и осыпаться. Труднее стало доставать на базаре продукты, — мясо и молоко портились, пока их успевали подвезти к городу. Люди изнывали от жары. Просыпаясь по утрам, Турнаева прежде всего смотрела на небо, не предвидится ли дождя. Однажды она слышала, как одуревшая от зноя соседская домработница расспрашивала дворника, есть ли у них во дворе у кого-нибудь грыжа, так как грыжа начинает ныть к перемене погоды.

Утром Турнаева собиралась пойти на завод, узнать, не нужна ли помощь женщин в организации стахановской школы, но день выдался такой знойный, что у нее не хватило сил одеться. Она бродила по комнате в одном ситцевом халате, надетом на голое тело, принимала душ, пила теплый, как парное молоко, липкий квас, обрызгивала водой тюлевые гардины на окнах, но прохладней не становилось, и она валилась на диван и несколько минут лежала не двигаясь, потом снова пыталась одеться и, не одевшись, бежала под душ.

Днем к ней пришла жена сталевара Шандорина. Еще у двери, забыв поздороваться, Шандорина обтерла носовым платком потное лицо и взволнованно заговорила:

— Что же это такое, Марья Давыдовна? Это же возмутительная чепуха! Пришла я сейчас проверять наш барак — и что я вижу? Простыни такие грязные, словно ими станки обтирали. На полу окурки и плевки. Парни, которым идти в вечернюю смену, валяются на койках в сапогах. Я говорю: «Товарищи, так же не годится». А тут — комендант. «Наши ребята к вашим порядкам непривычные», — и смеется, гад. Я сгоряча хвать его за грудки́, приподняла, он даже посинел. Ребята смеются, комендант меня ругает. Срам, а толку никакого.

Турнаева взмахнула руками и присела от хохота.

— Убийственное дело! — запищала она. — Зачем же вы его за грудки́ схватили? А если бы он начал драться?

— Ну, драться! — сказала Шандорина, сверкая глазами. — Не с такими барбосами я справлялась.

— Что вы наделали, Татьяна Александровна! Комендант теперь еще в суд подаст за избиение. Вот так движение жен, скажут: комендантов избивают!

Турнаева старалась говорить серьезно, но это ей не удавалось.

— Я же его не била, — сердито сказала Шандорина.

— Не била! Он даже посинел…

— Да вы шутите, Марья Давыдовна, — неуверенно сказала Шандорина и засмеялась вместе с Турнаевой. Она села по другую сторону обеденного стола и снова обтерла вспотевшее лицо. — Жара такая, с ума сойдешь.