Фарт

Еще поначалу, когда Вараксин не утратил полностью охотничьей чести, в его сознании все же теплилось намерение поискать добычу. Но Агафон уже чуял, к чему больше лежала душа хозяина, и, достигнув перевала в соседнее ущелье, он все чаще и все увереннее сворачивал на тропинку к станции, опережая, таким образом, неверное сознание человека. А потом и сам Вараксин перестал тешить себя охотничьими помыслами. Вскидывая за спину двустволку, он прямехонько направлялся к станции, и через каких-нибудь три часа в прихожей дома гидрометеорологов рокотал его снисходительный, проникновенный, бархатный начальнический бас:

— Привет дому сему и его домочадцам. Есть тут кто живой?

— Заходьте, Сергей Порфирьевич, заходьте. Все на местах, как гвозди. Стерегут погодные явления, иначе нам не положено, — успокаивал его дед Токмаков, неизменно встречавший Вараксина на площадке перед домом, потому что Агафон заранее возвещал о приближении охотника.

Из вежливости и из почтения к начальству старик поднимался за Вараксиным в прихожую.

— Возьми Агафона, дед, присмотри за собакой. Помещение изнеживает пса, — говорил Вараксин наставительно, точно он со своим Агафоном дни и ночи проводил в охотничьих скитаниях.

На сановный голос главного инженера, не торопясь, из соображения солидности, выходил Гвоздырьков, за ним — Сорочкин.

Для гидрометеорологов Вараксин был очень нужный человек. Транспорт, дорога, электроэнергия, всякого рода хозяйственная помощь, стройматериалы, рабочая сила — все это, как говорится, было в его руках, могучих руках главного инженера, тем более что директора на руднике фактически не было, — старый был снят, а нового все не назначали.

Здесь, на станции, Вараксин не собирался скрывать, что высоким превратностям охоты он предпочитает низменную пульку, но из вежливости все делали вид, будто он забрел сюда совершенно случайно и только в силу особых обстоятельств или, не дай бог, недомогания и что за карточный стол он усаживается, так сказать, уступая вынужденной необходимости.

Чрезвычайно довольный посещениями Вараксина, Гвоздырьков всегда приветствовал его одной и той же фразой:

— Рады вас лицезреть, Сергей Порфирьевич. Собрались на охоту?

— Есть потребность маленько размять косточки. Да и Агафон у меня совсем зажирел.

— Не поздновато выбрались?

— В самый раз, Петр Петрович, в самый раз. Поброжу чуток на ночь глядя. На вершинах еще светло, — отвечал Вараксин, продолжая по инерции играть роль завзятого охотника. — Где-нибудь выберу укромное местечко, заночую у костра. Ничего нет лучшего, кто разумеет. А на рассвете встал добрый молодец, умылся росой, напился из ручья, причесался пятерней — и в дело. Вы меня поняли?

— Как в сказке, — поддакивал Гвоздырьков без тени иронии.

— А что думаете? У нас благодатные края. Грех прикатить сюда из Москвы, столицы нашей родины, и затвориться в служебном кабинете!.. — Почувствовав, что несколько увлекся и пересолил, Вараксин заканчивал, как бы посмеиваясь над своими маленькими и такими простительными слабостями: — Словом, Мальбрук в поход собрался… Даже если ничего не добуду, надышусь всласть горным воздухом.

— Чего-чего, а горного воздуха у нас хватает, — соглашался Гвоздырьков, торопясь сообразить, не забыл ли он о какой-нибудь хозяйственной надобности, с которой следует на этот раз обратиться к Вараксину.

— А не лучше ли сгонять пульку? — задавал прозаический вопрос не выносящий лицемерия Авдюхов.

— Пульку? Золотая идея! Охота — пуще неволи, эту истину еще наши предки знавали, — немедленно соглашался главный инженер, нимало не смущаясь.

Рослый, самодовольный, даже надменный, Вараксин двигался с ленцой, с теми барственными манерами, когда кажется, что человек делает вам одолжение, оказывает честь, общаясь с вами. При всем том Вараксин казался каким-то странным средоточием противоречий. Всегда и везде он был разный. Это хорошо знали люди, часто сталкивавшиеся с ним: на работе — один, во время игры в преферанс — другой, в семье — третий. Когда он был настоящий, этого никто не знал.

Присутствующих он подавлял своим начальническим величием. Стоило ему войти в кают-компанию, большую просторную комнату, как всем становилось тесно. Он ходил взад и вперед, посмеиваясь, уверенно играя глазами, благосклонно острил с высоты своего величия. И все жались в сторонку, поджимали ноги, точно боялись, чтобы он ненароком на них не наступил. Но вскоре Вараксин садился в углу кают-компании на облюбованное раз навсегда место и тогда неожиданно как бы уменьшался в объеме и становился не то чтобы жалким, но каким-то обездоленным. За весь вечер он больше не поднимался, к нему туда, в угол, пододвигали круглый стол, туда же, в угол, к нему подсаживались партнеры, и, даже распределяя места и вытаскивая для этого карты, чтобы сесть по старшинству, его не тревожили, а соответственно располагались вокруг, словно у постели больного.