Фарисей

– А мне кажется, задник сцены можно сделать наподобие китайского волшебного фонаря. Нарисовать контуры лучших моделей холодильников, пылесосов, мебельных гарнитуров. Или же сделать их рельефными, и чтобы один за другим высвечивались. И музыка должна играть что-то торжественное…

– Потом все встают и рыдают, – печально подсказал Шнайдер.

Раздался взрыв хохота. Плотников бросил на Шнайдера свирепый взгляд и умолк.

– Вношу предложение на предмет сочинения комической оперетки, – переждав смех, сказал Шнайдер. – Краткая история НИИБЫТиМа с момента сотворения его Воеводой и до наших дней. Наши дни дают возможность развернуться. Изобразим сатирические сценки из институтской жизни, наведем перст указующий на кого следует.

– И оставшуюся часть года, – с иронией заговорил Тропотун, – эти «кто следует» будут ходить ко мне и жаловаться на товарища Шнайдера, который в искаженном виде представил их обличье!..

– Ах, – вмешалась мадам Кисина, – мне видится костюмированный бал! В театре можно взять костюмы и нарядиться просто сказочно – длинные платья, мушкетерские плащи… Это будет так возвышенно!.. – она вздохнула и закрыла глаза от переизбытка чувств.

Симпатичная женщина… Подумал Тропотун. Но фиолетовые веки это слишком – будто синяки на глазах.

– Маскарад устраивают на Новый год, – назидательно произнес Оршанский. – Здесь надо – что-то серьезное.

– На три дня махнуть всем институтом в Ригу! – предложил Пустовойтов. – Красиво… поступь столетий…

– Сочинить Ниибытимовскую одиссею…

– Всем в подарок сувенирные каминчики…

– Институтскую эмблему нарисовать…

– Пикник на острове…

– Все приходят на вечер в белом… или в черном… – Невероятные идеи сыпались со всех сторон. Поймав взгляд Шнайдера, Станислав Сергеич подмигнул ему – дескать, мотай на ус творчество масс! Лев Соломонович улыбнулся румяными губами, подмаргнул ответно и стал что-то писать в переплетенную кожей записную книжечку.

Просигналил утробно селектор. Софья Ивановна официальным тоном напомнила, что в понедельник прополка капусты.

– Еще и капуста! – картинно схватился за голову Тропотун. – Софья Ивановна, у нас что – институт или биржа труда? Народные заседатели, гражданская оборона, подшефная капуста…

Селектор рассмеялся доброжелательным смешком и отключился. А Станислав Сергеич обратился к участникам мозгового штурма.

– Дорогие мои сотрудники-соратники! Мне кажется, что образ нашего юбилейного вечера замаячил на горизонте НИИБЫТиМа вполне материально. Если у вас возникнут еще какие-нибудь бесценные идеи – адресуйтесь непосредственно к председателю юбилейной комиссии, – он кивнул в сторону Шнайдера. – Я вас больше не задерживаю! Николай Григорьевич, останьтесь на пару минут…

Пока последний участник мозгового штурма не покинул поле боя, Станислав Сергеич сидел, не глядя на Оршанского, и молча барабанил по столу пальцами. Николай Григорьевич тоже пребывал в безмолвии. Более того, он был удивлен, ибо Тропотун никогда не говорил с ним тет-а-тет.

– Видите ли, Николай Григорьевич… – Тропотун сошел со своего начальственного кресла и сел за стол рядом с Оршанским. – Я пришел к выводу, что нам с вами следует поговорить без свидетелей. Два порядочных человека просто обязаны уметь найти общий язык!..

Желчная физиономия Оршанского отразила недоверие, хотя он и старался его скрыть.

– За последнее время в институтских делах стали проявляться негативные моменты, которые меня насторожили. Я не люблю разных там склок или интриг.

Чья бы корова мычала, твоя бы молчала!.. Подумал тут Оршанский, но вслух сказал другое.

– Не совсем вас понимаю, Станислав Сергеич!

– Сейчас поймете. Поразмыслив, я пришел к выводу, что так будет лучше и для нас с вами и для института!.. – Он сделал паузу и потом продолжал словно бы через силу: – Дело в том, Николай Григорьевич, что я получил анонимку. Факт, конечно, грустный. Не потому, что я поверил измышлениям анонимщика, но потому, что в институте завелся подонок…

Оршанский поморщился.

Тропотун смотрел на него в молчаливом ожидании.

– Для меня всегда было загадкой – неужели облить человека грязью это приятно?! – каким-то очень человеческим тоном произнес Оршанский.

– Кому как! – с горечью сказал Тропотун. – Есть такие ржавые чувства: зависть, ненависть, ревность, жадность – которые съедают личность изнутри, оставляя как бы каркас человека. Это действительно страшно!

– О да! – с чувством подтвердил Оршанский. Он вдруг полностью доверился собеседнику и даже мысленно себя ругнул за то, что думал про Тропотуна не лучшим образом. – Знаете, Станислав Сергеич, – дружелюбно продолжал он, – я ведь тоже получил анонимку – на вас… – и заглянул в глаза Тропотуну колючим изучающим взглядом. Убедившись, что тот воспринял его сообщение как должно, прибавил: – Говорить не хотел, потому что не придаю подобным бумажкам значения. Но раз уж вы… Откровенность за откровенность!

Так-так… Отметил про себя Тропотун.

– Признателен вам за искренность, Николай Григорьевич! Мы с вами порой друг друга недопонимаем – что делать, работа есть работа и конфликты неизбежны.