Фараон

Тутмос колебался. Его догадка относительно Ликона была разумна и могла быть правильной. Но все же кое-что наводило на подозрения, что царица видела действительно Рамсеса. Он вернулся домой после полуночи. Был одет в хитон в белую и синюю полосу, потерял плащ… Ведь и брат его был сумасшедшим… Да наконец, разве могло ошибиться сердце матери?..

В душе Тутмоса проснулись сомнения. К счастью, пока он колебался, душа царицы озарилась надеждой.

— Хорошо, что ты мне напомнил про Ликона. Из-за него Мефрес заподозрил Рамсеса в убийстве сына… А теперь он, может быть, пользуется этим негодяем, чтобы обесславить фараона. Во всяком случае, ни слова никому о том, что я доверила одному тебе. Если Рамсес… если в самом деле его постигло такое несчастье, то это, может быть, временно… Нельзя разглашать подобные слухи. Даже ему самому ничего не говори. Если же это преступная проделка жрецов, тем более надо быть осторожным, хотя… люди, прибегающие к подобным обманам, не могут быть сильны…

— Я послежу за этим, — сказал Тутмос. — Но если я узнаю…

— Только не говори Рамсесу, — заклинаю тебя тенями отцов, — вскричала царица, протягивая с мольбою руки. — Фараон не простит им, отдаст их под суд, а тогда не миновать беды: или будут присуждены к смерти высшие сановники государства, или суд оправдает их, и тогда… Лучше выследи Ликона и убей его без всякой жалости, как хищного зверя, как змею…

Тутмос простился с царицей, значительно успокоившейся, в то время как его собственные опасения усилились.

«Если этот подлый грек Ликон, которого жрецы держали в тюрьме, еще жив, — размышлял он, — то, вместо того чтобы лазить по деревьям и показываться царице, он бы предпочел бежать. Я сам облегчил бы ему побег и щедро наградил в придачу, если бы он мне открылся и искал у меня защиты от этих негодяев. Но хитон, плащ? Каким образом могла обмануться мать?»

С этих пор Тутмос избегал фараона и не решался смотреть ему в глаза. А так как и Рамсес избегал Тутмоса, то могло показаться, что горячая дружба их остыла.

Но однажды вечером фараон снова призвал к себе своего любимца.

— Мне надо, — сказал он, — поговорить с Хирамом о важных делах. Я ухожу. Дежурь здесь у моей спальни и, если бы кто захотел видеть меня, не допускай.

Когда Рамсес скрылся в таинственных галереях дворца, Тутмоса охватило беспокойство.

«Может быть, — подумал он, — жрецы отравили его каким-нибудь дурманом, и он, чувствуя припадок болезни, убегает из дому? Гм! Увидим!»

Фараон вернулся поздно, после полуночи. Плащ, правда, на нем был, но не свой, а солдатский.

Встревоженный Тутмос не спал до утра, ожидая, что его скоро опять позовет царица. Царица его не позвала, но во время утреннего смотра офицер Эннана попросил своего начальника на несколько слов. Когда они остались вдвоем в отдельном покое, Эннана упал к ногам Тутмоса, моля его никому не рассказывать, что сейчас услышит.

— Что случилось? — спросил Тутмос, чувствуя, как сердце его холодеет.

— Начальник, — сказал Эннана, — вчера около полуночи два моих солдата схватили в саду нагого человека, который бегал и кричал нечеловеческим голосом. Его привели ко мне и… начальник… убей меня…

Эннана опять упал к ногам Тутмоса.

— Этот голый человек… это был… я не могу сказать…

— Кто это был? — спросил в ужасе Тутмос.

— Я ничего больше не скажу, — простонал Эннана. — Я снял с себя свой плащ и покрыл им священную наготу… Я хотел отвести его во дворец, но… но государь приказал мне остаться и молчать.

— И куда он пошел?

— Не знаю. Я не смотрел и не позволил смотреть солдатам. Он скрылся где-то в чаще парка. Я под страхом смерти приказал людям забыть о происшедшем, — закончил Эннана свой рассказ.

Тутмос тем временем успел овладеть собой.

— Не знаю, — сказал он холодно, — не знаю и не понимаю ничего из того, что ты мне говорил. Только помни одно, что я сам бегал нагой, когда однажды выпил слишком много вина, и щедро наградил тех, кто меня не заметил. Крестьяне, Эннана, крестьяне и работники всегда ходят голые, великие же — только тогда, когда им понравится. И если бы мне или кому-нибудь из знатных взбрело на ум встать на голову, умный и благочестивый офицер не должен этому удивляться.

— Понимаю, — ответил Эннана, пристально глядя в глаза начальнику, — и не только повторю это моим солдатам, но даже сейчас, сегодня же ночью, сняв платье, пойду бродить по саду, чтобы они знали, что старший имеет право делать, что ему угодно.

Несмотря, однако, на небольшое число лиц, видевших фараона или его двойника в состоянии сумасшествия, слух об этих странных прогулках распространился очень быстро. Через несколько дней все жители Фив, от парасхитов и водоносов до чиновников и купцов, шептали друг другу на ухо, что Рамсеса XIII постигло то же несчастье, из-за которого его старшие братья были отстранены от престола.

Страх и почтительность к фараону были так велики, что об этом боялись говорить вслух, особенно среди незнакомых. Однако все это знали, все, за исключением самого Рамсеса.