Фараон

Царица вспомнила о предупреждении Сервилии и поняла, что это правда: Александрия в силу своего географического положения, богатой истории и культуры, великолепия, красоты, древних знаний, нашедших здесь свой дом, куда лучше подходила на роль столицы всемирной империи, чем грязный провинциальный Рим. Понятно, что одна лишь мысль об этом должна была пугать римских сенаторов, этих стареющих политиков, чья власть утекала от них стремительнее, чем кровь из зарезанного животного. И это кровотечение понемногу усиливалось с каждым днем, в который Цезарь расширял границы римского государства, забираясь все дальше и дальше в диковинные чужедальние края, где его с легкостью могли провозгласить царем, — в точности так, как некогда провозглашали Александра. Хотя Цезарь никогда не говорил, что желает быть царем, Клеопатре казалось, что это — неминуемый шаг в его возвышении.

Корабль стоял на рейде до заката, ожидая возможности войти в порт. Нут, богиня неба, смягчила линию горизонта, превратив танцующие белые Зевесовы облака в тонкие коричнево-желтые пальцы, указующие кораблю дорогу к берегу. В последние мгновения дневного света, когда небо и город слились воедино, образовав туманное синее видение, Клеопатра ступила на землю Египта. Моряки сошли на берег и принялись, упав на колени, целовать родную почву и прославлять имя Ра. Клеопатре захотелось присоединиться к ним.

Она с нетерпением дожидалась момента, когда сможет поесть чего-нибудь приготовленного на ее собственной кухне. Меры безопасности, введенные на корабле, отбивали у нее всякий аппетит. Каждое блюдо, предназначенное для нее и царевича, сперва пробовали специальные люди, но даже и после этого Хармиона с подозрением обнюхивала все, прежде чем позволить им положить в рот хоть кусочек. А иногда Хармиона заставляла их ждать — на тот случай, если подсыпали яд замедленного действия. К тому времени, как пища доходила до Клеопатры, она уже совершенно остывала. Они с Цезарионом спали в одной каюте: у дверей на тюфяках ночевали доверенные слуги, а перед входом стояли вооруженные стражники. Малыш спал беспокойно, и из-за этого Клеопатра сама почти не спала, а желудок ее скручивало от голода. За время пути она отчаянно стосковалась по уединению, по свежей еде, поданной без всяких проволочек, по возможности пройтись без того, чтобы двое дюжих матросов топтались у нее за спиной. Клеопатре очень хотелось сказать своим стражам, что она придерживается философии Цезаря и не боится смерти, что она предпочитает саму смерть непрерывному страху перед нею. Но все-таки царица страшилась гибели — не из-за себя самой, а из-за этого голубоглазого мальчугана, который без материнской защиты не выживет ни в выгребной яме римской политики, ни в гадючнике египетских династических интриг.

И теперь, не увидев в порту ни враждебно настроенного ополчения, ни мятежной толпы, ни делегации разгневанных граждан, Клеопатра задумалась: какая же неприятность потребовала ее возвращения? Гефестион сохранил ее прибытие в тайне. Царицу не встречала торжественная процессия — лишь величавый евнух со свитой да повозка со слугами, дабы перевезти царское имущество обратно во дворец.

— Не слишком ли ты устала, чтобы провести совещание прямо этим вечером? — спросил Гефестион, как только они уселись в экипаж.

Клеопатра обратила внимание на то, что он устроил все так, чтобы они с ним оказались наедине.

— Гефестион, ты спрашиваешь меня из вежливости? Я слишком хорошо тебя знаю. Ты ведь уже решил, что нам не следует терять ни минуты. Бьюсь об заклад: ты распорядился подать нам ужин в мой кабинет, чтобы мы могли прямо там и поговорить.

— Твое величество неизменно мудра. Я не стал бы тебя беспокоить, если бы обстановка не требовала немедленных и решительных действий.

Гефестион состарился у нее на службе. Когда десять лет назад отец Клеопатры назначил его на эту должность, Гефестион был худощав, на лице его не видно было морщин, а уголки губ постоянно приподнимались в жизнерадостной улыбке. Предполагалось, что каждый год следует назначать нового советника, но долгая семейная история, в которой насчитывалось немало предательств со стороны первых министров, навела отца Клеопатры на мысль оставить Гефестиона на этом посту пожизненно.

Сейчас ему, пожалуй, около пятидесяти — примерно как и Цезарю, примерно как отцу Клеопатры к моменту его кончины. Гефестион выглядел здоровым и бодрым, несмотря на жир, скопившийся на талии, щеках и шее и придававший евнуху вид горделивого старого петуха. Он пока что не начал использовать косметику, в отличие от большинства своих стареющих собратьев-кастратов, — только подводил красивые карие глаза сурьмой. Кожа его сделалась куда более обвисшей, чем тогда, когда Клеопатра в последний раз видела его — в их военном лагере у форта в Пелузии. Оттуда царица уплывала с пиратом Аполлодором, дабы встретиться с Юлием Цезарем.

В упругих черных кудрях евнуха появились седые пряди. Сколько же морщин прочертила на этом лице преданность Гефестиона царице?