Фараон

На это празднество собрались все, как будто мир уже предвкушал, какой прекрасной станет жизнь после их победы. Люди не будут больше зависеть от воли жестоких римских проконсулов, от непосильных налогов и податей, от враждебных римских армий, марширующих по их землям, уничтожающих посевы, забирающих на службу их сыновей, насилующих их дочерей и грабящих храмы и сокровищницы. Мир объединится под властью Антония и Клеопатры. Реки крови, людской и звериной, проливаемой сейчас на аренах на потеху римлянам, сменятся тем, что происходит сейчас здесь, на Самосе, — празднествами, прославляющими не жестокость, господство и смерть, а искусство, музыку, поэзию и совершенство атлетов. Все это имеет своим источником величие и красоту человечества и прославляет его.

Ямблих, правитель священного города Эмеса, и его люди были облачены в развевающиеся черные одеяния и тюрбаны, защищающие их от солнца и ветров пустыни. Когда Антоний отсалютовал им, они встали единым движением, словно армия соколов, выхватив кинжалы и обратив их острия в сторону Рима. Солнце сверкнуло на клинках, и солдаты других народов тоже повскакивали и разразились приветственными воплями. Армии восточных стран, от Понта до Иудеи и Мидии, поднялись следом, отдавая дань уважения Антонию и царице.

— Впервые со времен Александра такие огромные пространства объединены под властью одного человека, — прошептала Клеопатра Антонию.

— И одной царицы, — отозвался Антоний. — Быть может, у Александра и была такая армия и такой флот, но даже у него не было тебя, Клеопатра.

ПАТРЫ Девятнадцатый год царствования Клеопатры

— Мы создадим цепь морских аванпостов вдоль Ионического побережья, по одному на каждую жемчужину в твоем ожерелье, — сказал Антоний самым учтивым тоном.

На оставшуюся часть зимы они перенесли театр военных действий в Патры, одно из ключевых мест на этом побережье.

Патры, город, расположенный у выхода из Коринфского залива, был одной из истинных жемчужин моря, на котором Антоний развернул боевые действия. Начав с Керкиры на севере, Антоний расположил свои легионы вдоль изрезанной береговой линии, от острова Левкас до Закинфа, далее в Метоне, вдоль южной оконечности Греции и на всем пути до Крита и Киренаики. Он показывал Клеопатре на карте, как именно организована неуязвимость их войск для атак с моря и на суше и что сделано, чтобы их грузовые суда могли беспрепятственно добираться к ним из Египта. Теперь им оставалось лишь ждать, пока Октавиан пересечет море. Римляне должны были понести значительные потери от буйства морской стихии.

— Им придется выступать зимой, в самое неблагоприятное время. Я совершал подобное путешествие вместе с Цезарем и знаю, о чем говорю. В Италии не хватает ни продовольствия, ни денег. К тому времени, как они доберутся до берега, они уже наполовину свихнутся от голода. Надо бы заготовить для них провизию, потому что солдаты, несомненно, начнут разбегаться от Октавиана, как только окажутся в Греции, и их придется кормить.

Клеопатра никогда еще не видела Антония настолько уверенным в собственных силах. Так велика была его мощь, такой трепет он внушал, что друзья в Александрии перестали звать императора Несравненным и начали называть Непобедимым.

— Когда пехотинцы Октавиана примутся дезертировать, мы тут же атакуем его флот — вести войну на суше не придется. Летом мы с тобой уже будем сидеть на террасе твоего дворца в Александрии, пить лимонный напиток и подставлять лица ветерку с моря.

— Пусть твой дар предвидения окажется так же велик, как и твое могущество, — отозвалась Клеопатра.

Антоний снова взглянул на карту и провел пальцем по точкам, отмечающим морские базы, нарисовав извилистую линию.

— Это — самое драгоценное ожерелье из всех, которые я дарил тебе, дорогая. Оно тебе пойдет. Отныне мир — твой.

Конечно же, Антоний говорил ей все это наедине, поскольку любое прилюдное изъявление чувств сейчас воспринималось бы как чрезмерная забота Антония о царице. Клеопатра подумала, что ей следовало бы усвоить урок, преподнесенный Цезарем. Юлия Цезаря строго порицали за то, что его имя стало отождествляться с царскими привилегиями — несмотря на то, что он произвел завоевания, достойные царя, и располагал поистине царской армией. Но Клеопатра не присваивала мантию царицы — она была царицей. Почему же римские офицеры видят в этом угрозу? Изменилось бы что-либо для них, если бы она была царем, мужчиной? В Риме власть женщины зависела от того, насколько хорошо ей удавалось вертеть своим мужем. Фульвию раздавили, словно насекомое, стоило ей сделать шаг за отведенные женщинам пределы. Ее куда резче порицали за то, что она осмелилась действовать без дозволения мужа, нежели за безрассудство принятых ею решений.