Фантомные были

– Для этого я должен рассказать вам правду. Я не сын водопроводчика, как вы думали. Я в прошлом белый офицер, командовал конными разведчиками лейб-гвардии Волынского полка. Я честно сражался под трехцветным стягом за то, чтобы вся власть в России перешла к Учредительному собранию. Но мы проиграли, а потом большевики предложили нам, уцелевшим офицерам, перейти к ним на службу и стать военспецами. Только что родилась ты, Оля, надо было кормить семью, и я согласился. Служить мне пришлось сначала под началом Троцкого, а потом Тухачевского. Оба, конечно, те еще мерзавцы, но выбирать не приходилось. Когда раскрыли заговор маршалов против Сталина, я воевал в Испании. Это меня и спасло. Но теперь, кажется, пришла моя очередь… Коба ничего не забывает и не прощает. Не волнуйтесь, живым я не дамся! Вы, мои девочки, не станете ЧСВН – членами семьи врага народа.

– Папа, но почему ты встал на путь борьбы с Советской властью? – сквозь слезы удивилась старшая, Оля. – Ведь все у нас было так славно! Мы ни в чем не нуждались. Мы пели хорошие песни, учились, боролись…

– Поймите, доченьки! За глянцевой вывеской страны, где так вольно дышит человек, на самом деле скрывается преисподняя, а вместо сатаны правит бал усатый кремлевский горец с широкой грудью осетина! Он уже перемолол в ГУЛАГе жерновами пролетарской диктатуры несколько миллионов ни в чем не повинных людей…

3. Альбатросов

– Сто миллионов! – поправила сэросиха красным карандашом.

– Сто миллионов никак невозможно, – робко возразил Кокотов.

– Почему?

– Ну как же! Перед революцией население Российской империи насчитывало сто пятьдесят миллионов. Польша, Финляндия, Прибалтика отделились. Это миллионов двадцать пять. Столько же погибло на германской и Гражданской войне, от голода, эпидемий, многие уехали в эмиграцию. Потом двадцать миллионов погибли в Великой Отечественной войне…

– Тридцать! – поправила Грант-дама таким тоном, словно речь шла об овцах.

– Хорошо – пусть тридцать. Тридцать, двадцать пять и двадцать пять – получается восемьдесят. Если к ним прибавить еще ваши сто миллионов и вычесть все это из ста пятидесяти миллионов, то получается минус тридцать миллионов. Даже если учесть высокую рождаемость тех лет, у нас в лучшем случае выйдет ноль!

– Ноль чего? – удивилась она.

– Населения. Никого. Пустая земля.

– Минуточку, Андрей Львович! Вы собираетесь писать художественное сочинение или статистическое? – подозрительно спросила Грант-дама.

– Разумеется, художественное!

– Тогда посидите здесь!

Она встала и, по-балетному выворачивая мыски, скрылась за большой полированной дверью, рядом с которой была прикреплена золотая табличка:

Борис Леонидович Альбатросов,

председатель Российского отделения Фонда Сэроса

Альбатросов, кстати, был видным писателем, обласканным Советской властью. Его шеститомное собрание сочинений пылилось во всех книжных магазинах, а пятикомнатная квартира на Неглинной поражала своими размерами даже заезжих прогрессивных западных литераторов. И вот к какому-то славному юбилею ему за неутомимую литературную и общественную деятельность полагался орден Ленина. И все уже было решено, как вдруг его сынок, редкий дебил и студент Института международных отношений, попался на спекуляции валютой. От тюрьмы отец его, разумеется, избавил, сбегав на поклон в ЦК и напомнив о том, как по просьбе руководящих товарищей бодал упертого Солженицына. Альбатросова пожалели (у самих росли те еще обалдуи), но решили все-таки немножко прижучить за существенные недостатки в деле воспитания молодого поколения. В последний момент орден Ленина ему заменили на Трудовое Красное Знамя, каковое у него уже имелось в количестве двух штук. И все бы ничего, но его одногодок, тоже писатель и, можно сказать, литературный супостат, из рук Брежнева в те дни получил именно орден Ленина. Такого унижения Альбатросов не стерпел.

– Позор! В какой стране мы живем! – кричал он жене, плотно притворив дверь спальни и выдернув из розетки телефон. – Даже изверг Сталин говорил: «Сын за отца не отвечает!» А они? Ну как жить в этой стране? Ненавижу!