Фанфан

На вид ей было лет восемнадцать. Впоследствии я узнал, что ей двадцать. Лицо ее отличалось правильностью черт и свежестью, свойственной только молодости. Она больше соответствовала моим мечтам, чем все остальные девушки, которые эти мечты пробуждали. Я и представить себе не мог такой чарующий идеал. Мое воображение бессильно было что-либо добавить к ее совершенству.

– Что вы тут делаете? – спросил я не очень уверенным голосом, вступая в полосу света.

– А вы? – последовал ответ. Пользуясь моим замешательством, она строгим тоном продолжала: – Вы же прекрасно знаете, что постояльцам не разрешается заходить в кухню.

– Знаю, но вас-то что сюда привело? – стоял я на своем, собравшись с духом.

– Я у себя дома, у бабушки.

– Но… почему же вы влезли в окно, точно воровка?

– Я с детства так поступаю. Всякий раз как приезжаю без предупреждения.

Стало быть, она – внучка Мод.

– А кто мне подтвердит, что вы сами не вор? – добавила она не без лукавства.

Я объяснил ей, что мсье Ти вроде бы мой духовный отец и я уже месяцев восемь регулярно приезжаю сюда пропитываться его духом. Она сказала, что ее зовут Фанфан, и дала понять, что мсье Ти для нее как родной дедушка.

Мы оба были изрядно озадачены. Не могли взять в толк, как это мсье Ти до сих пор ничего не сказал нам друг о друге; впрочем, мы и не пытались это выяснить. Должно быть, он хотел отсрочить то, что неминуемо произойдет теперь.

У Фанфан была нежная полупрозрачная кожа, что не давало ей возможности скрывать свои чувства, и я видел по ее лицу, что не произвел на нее невыгодного впечатления.

В разговоре между нами сразу же установилась очаровательная двусмысленность, в которой она, по-моему, находила далеко не наивное удовольствие. Наша нежданная встреча в ночной час казалась сказочной.

Мы поговорили о нашей общей любви к мсье Ти и вовсе не удивились полному совпадению взглядов, которое как будто существовало давным-давно. Я был заворожен красотой ее лица и округлостью форм. Наконец-то я встретил лучезарное существо, о каких до той поры только читал в романах. Что можно почувствовать, если прикоснуться к такой девушке? Меня мучил этот вопрос. Несомненно было лишь одно: прикосновение к ней вызовет удар молнии.

Но больше всего мной владело смутное впечатление, что я встретил наконец ту, которая, вне всякого сомнения, заставит меня стать самим собой. Я находил в ней и чувство юмора, и оригинальность мысли, пленявшие меня у мсье Ти; сверх того она была сама непосредственность, которую я утратил в Вердело, когда мне было тринадцать лет.

В кухне царила сдержанность: соблазнительность девушки вызывала у меня панику. Я досадовал по поводу того, что она возмутила покой, установившийся в моих отношениях с Лорой. Я начисто отвергал того непостоянного Александра, которого она будила во мне, – ни за что на свете я не позволю родительским генам взять надо мной верх. Собрав воедино всю свою волю, я состроил спокойное лицо.

Когда к трем часам утра у нас отяжелели веки, встал вопрос о ночлеге. На столе администратора лежал один только ключ от номера семь.

С деланным непринужденным видом и по возможности естественным тоном Фанфан предложила разделить со мной этот номер. По ее словам, она не видела в этом никакого неудобства, так как в номере две кровати. «Мы же не скоты», – бросила она с напускным простодушием, от которого я остался без ума.

Я-то в эту ночь как раз и был скотиной, похотливым животным, когда в номере она начала нарочито медленно и со смаком раздеваться, каждым движением доводя мою чувственность до точки кипения. Вопреки моим убеждениям я подсматривал за ней краешком глаза. Она освободила от заколок и растрепала волосы, рукава ее рубашки при этом закатались до плеч, и я увидел золотистую, пропитанную солнцем кожу.

Однако такая концентрация прелестей в одной девушке явилась в моих глазах веским основанием для того, чтобы погасить вспыхнувшее пламя. Возможно, мое хладнокровие покажется вам неестественным; но примите во внимание, что я уже не первый год, с самой ранней юности, сдерживал свои инстинкты и умерял порывы чувств, так что отработал эту привычку до автоматизма. К тому же я боялся изменить Лоре.

Ласкать Фанфан взглядом и то было для меня немало. Я наслаждался, лежа неподвижно под простынями в каком-нибудь метре от живого шедевра.

В ту ночь я лежал в темноте с открытыми глазами, угадывал каждый легкий вздох Фанфан, которая, должно быть, посчитала меня гомосексуалистом, в то время как я горел в болотной лихорадке, какая возникает, когда откладываешь забаву несмотря на то, что жаждешь ей предаться. Я умирал от вожделения, рисуя в воображении картины, которые едва ли одобрил бы епископ нашей диоцезы.[3]

До той поры я не имел представления о том, до чего могут довести глухие удары тамтама, порождаемые волнами желания.

Наутро Фанфан исчезла. Ее вчерашняя одежда была разбросана по неубранной постели. Я не удержался и понюхал ее блузку покроя мужской рубашки. Волокна ткани хранили запах ее кожи.