Фанфан

– Литературный бордель! – в испуге воскликнул я.

– Все клиенты – литераторы. Они приходят сюда, когда увязнут в своем творении. Мадо читает рукопись, ругает тебя и заставляет выложить твой сюжет; потом ты можешь заключить в объятия одну из ее подопечных, чтобы прийти в себя.

– Но я не хочу писать! – в отчаянии крикнул я.

– Хватит вопить, идем. Мы вошли в ворота.

– Но… ей-то зачем рукописи, этой самой Мало?

– Она содержательница публичного дома и литературный агент. Проталкивает рукопись какому-нибудь издателю и получает десять процентов от того, что причитается автору. Вот так и обделывает свои делишки.

На четвертом этаже отец позвонил. Дверь отворилась. Мадо вышла в черном свободном платье. Она весила килограммов сто. Меня испугал взгляд этого динозавра, чуткий и проницательный. Я сразу понял, что ее не проведешь.

– О, дорогой! – сказала она отцу и поцеловала его.

– Александр, один из моих сыновей, – представил он меня.

Я в панике бросился вниз по лестнице.

– Вернись, ты создан для того, чтобы писать! – крикнул мне вдогонку отец.

– Ба! Оставь ты его в покое, он теперь знает сюда дорогу, – остановила его Мадо.

Выйдя на улицу, я снова поклялся себе никогда не браться за перо и бумагу.

В гостиничном номере, выглянув в окно, я заметил, что комната, соседняя с комнатой Фанфан, освободилась. Я справился у привратницы, и та сказала, что хозяин ее сдает. Объявление появится в газетах завтра.

Папа с радостью согласился обеспечивать мое новое жилье. Мое приключение просто потрясло его, совершенно искренне сказал он. Я подписал договор о найме квартирки и переехал в тот же вечер. В мои намерения входило заменить простое стекло в переборке, отделявшей мою комнату от комнаты Фанфан, зеркальным. Это создаст у меня иллюзию, будто я живу вместе с ней, но она не будет подозревать, что я ее вижу.

Этот проект очаровал моего отца. Он зашел ко мне с декоратором киностудии, своим давнишним знакомым, чтобы изучить обстановку на месте. Лицо Пьера Волюкса исчезало под густой бородой, а его тело – под слоем жира. Работал он быстро и сделал немало ценных замечаний и предложений.

Папа объяснил ему замысел. Волюкс слушал, широко открыв большие глаза, немного поворчал и в заключение объявил:

– Вы оба чокнутые, но не совсем спятили. Чтобы малыш чувствовал себя так, будто он действительно живет с этой девушкой, мне нужно сделать эту комнату точной копией ее комнаты, чтобы получилось нечто единое; кроме того, необходимо проделать отверстие в системе вентиляции, тогда он сможет слышать, что она говорит или какую музыку слушает.

Я с этим согласился, папа тоже. Смеясь, Волюкс добавил, что не будет требовать оплаты своих услуг, пока основанный на этих идеях фильм не выйдет на экраны. Отцу с трудом удалось скрыть смущение, отразившееся на его лице.

Волюкс попрощался и ушел.

– А что это за история с фильмом? – спросил я у папы.

Он признался, что с той минуты, когда я сообщил ему о своем плане, он только и думает о том, как на основе этого замысла создать фильм. Тут я понял, почему отец так быстро согласился платить за наем квартиры. И запротестовал: не имеет он права красть мою жизнь.

– А ты имел право закладывать мою машину? – отпарировал он. – Я заплатил за нее сто пятьдесят тысяч франков. А можешь ты на свой счет переделать комнату? Спустись на землю, черт побери!

За кусочек моей молодости он предложил забыть про машину, оплатить работы по переустройству комнаты, платить за наем в течение года и все это время выдавать мне ежемесячно по две тысячи франков, чтобы я мог без всяких забот пестовать свою любовь. Стало быть, он считал, что для развития сюжета потребуется год. До той минуты я не понимал психологии любого автора художественного произведения. Оказывается, он уже не отец, не мать, не муж, не брат, не сестра, не сын и не дочь, он – увы! – ПИСАТЕЛЬ.

Припертый к стене, я согласился отдать ему несколько месяцев моей биографии, поставив только одно условие: пока я не выясню свое положение относительно Фанфан, съемки фильма не должны начинаться, и отец не должен объявлять или подсказывать мне развязку этой истории. Чем она кончится, буду решать я сам.

Писатель принял это условие. Мы обменялись рукопожатием. И я почувствовал себя причастным к искусству.

Потом мы дожидались, пока Фанфан не отлучится надолго, чтобы сломать часть разделявшей наши комнаты переборки, заменить простое стекло зеркальным и по-другому обставить мою комнату. Возвращаясь к себе, я крался по лестнице. Боялся встретиться с Фанфан.

Вскоре ей предстояло на неделю уехать в Италию для ориентировки на натуре. Я предложил ей поливать комнатные цветы в ее отсутствие. И она вручила мне ключи.

Бригада Волюкса выполнила все работы быстро, за двое суток. Декораторы-киношники привыкли к срокам, которые и сроками-то не назовешь, настолько они близки к нулю времени.