Фанфан

Мне хотелось пробудить в девушке желание утешить меня, и я рассказал, как жестоко ранили меня женщины раньше и что я ждал такую, которая соответствовала бы моим мечтам о совместной жизни. Поведал о своем разочаровании девицами, которые безоглядно транжирят свою любовь; потом описал, какую жизнь собирался вести с той, которая сумеет полонить мое сердце. Мои слова, видимо, пробудили в ее душе горькие сожаления, а я вознесся до ангельских высот.

Выслушав меня, истерзанная Фанфан сказала:

– Да, я тебя понимаю… я тоже еще не повстречала человека, для которого любовь была бы всем.

– Может, у тебя есть чудесная подруга, пережившая такое же разочарование, как и ты? Ты могла бы меня с ней познакомить. Но, говоря по чести, я не могу представить себе женщину, которая поднялась бы до твоего уровня.

– И я таких не знаю, – сказала Фанфан, стараясь скрыть свое уныние.

Этим я нанес ей последний удар, чтобы избавить от дальнейших мучений. Мне и самому было больно, но я не знал, как иначе сохранить Фанфан. Если я не собирался прикасаться к ней, то и не хотел, чтобы она позволила это сделать кому-нибудь другому. Значит, мне надо было вести себя именно так.

Несмотря на роскошное платье, Фанфан выглядела расстроенной. Полный сострадания, я взял ее за руку и повлек за собой:

– Идем…

Мы прошли между рядами деревьев из синтетического каучука, изображавшими лес, и вошли в другой фильм, в комнату венецианского дворца, окна которой выходили на Большой канал.

– Вот наша спальня, – сказал я. – Здесь мы проведем ночь. А в Париж вернемся только завтра утром.

Пораженная Фанфан на несколько мгновений замерла; потом улыбнулась мне, будто все, что она слышала перед этим, она не так поняла; однако я поспешил пояснить, что буду спать рядом с ней самым невинным образом, честь по чести.

– Это старый французский обычай, который называется «умеренность». Ты не знала? В деревне это делают с незапамятных времен. Мне этот обычай всегда нравился. Не беспокойся, – со смехом добавил я, – я сумею держать себя в руках!

Фанфан не оставалось ничего другого, как тихонько засмеяться. Я улегся на кровать в форме австрийского офицера.

– Почему ты не ложишься? – спросил я, изображая простодушие, которое она приняла за чистую монету.

Фанфан легла рядом со мной. Несомненно, она рассчитывала, что ее близость пробудит во мне животные инстинкты; но я вел себя так непринужденно, что во мне нельзя было заподозрить трепещущего влюбленного. Я строго-настрого приказал себе сдерживаться.

Мы снова заговорили о необычных отношениях, которые сложились между нами после нашей встречи. Я намекал на свою любовь иносказательно, с помощью всякого рода аналогий, но прямо так ничего и не сказал, и взгляд мой остался неопределенным; наконец я разрушил ее надежды, повторив слово «дружба». Этот прием показался мне как нельзя более подходящим для того, чтобы у нее возникла страсть достаточно сильная, чтобы продолжаться до бесконечности. Лежа рядом с ней, я испытывал много чувств, но еще больше размышлял, как побороть любовный дурман, который уже начал окутывать мое сознание.

Я очень невнятно пояснил ей свое желание оказывать ей знаки истинной дружбы и дал понять, что, обуздывая собственные плотские желания, мы установим между нами неразрывную связь. И никогда не покинем друг друга, потому что не будем вместе.

Разглагольствуя об этом, я краешком глаза видел складки на ее лбу, свидетельствовавшие о том, что она отвергает подобные отношения. Меня пугала каждая перемена выражения ее лица. Ей страстно хотелось того, в чем я ей отказывал.

Читатель, возможно, усомнится в том, как это моя воля не была сломлена, когда Фанфан легла со мной рядом, раз уж один вид ее обещал неслыханное наслаждение, а ее пристальный взгляд выдавал ожидание, да к тому же я знал, что она – женщина моей жизни, без которой мне никогда не стать самим собой. С одной стороны, я с восторгом вовлек бы ее в самое пекло сладострастия, но с другой – вы не можете себе представить, сколько мужества мне требовалось, чтобы изменить Лоре. Дух Вердело все еще представлялся мне грозной опасностью.

Кто не знал любовного хаоса, царившего в доме моей матери за пустыми словами и видимой веселостью, тот не в состоянии понять меня.

К тому же и чувства мои были смутными. Я все еще любил Лору, и Фанфан тревожила меня тем, что так привлекала к себе. Я сердился на нее за то, что она грозила разрушить мудрую и спокойную жизнь, которую я вел с Лорой.

Однако очень скоро меня разволновала сногсшибательная красота Фанфан. И я принял меры, чтобы предотвратить восстание моих мужских инстинктов: запретил себе думать о чем бы то ни было, кроме мчащегося через поля поезда. Представлял себе локомотив в мельчайших деталях.

Вот каким способом удалось мне задушить свое желание.

Ожидание ласк Фанфан я предпочитал самим ласкам.

Жил надеждой, что мы станем первой парой, любовь которой будет продолжаться полвека, не подвергаясь тлетворному воздействию повседневности.