Фамильяр и ночница

Разговор явно принимал тревожный оборот, но одновременно раззадоривал девушку и ей уже хотелось показать Рикхарду, что она ничего не боится. Да и водная гладь дразнила лунными искорками, пахла нежными летними травами, манила чистой синевой.

Вдруг повеяло холодом и вода потемнела — по крайней мере, так показалось девушке. Послышалось хлопанье птичьих крыльев, в озере отразился величественный белый силуэт совы, какую Дана никогда прежде не видела в родных лесах. Птица пронеслась над водоемом, так что по нему даже пошла рябь, и растаяла в воздухе, словно видение. Водяные хозяйки, как заметила Дана, сохраняли свою безмятежность, будто и не заметили пришелицу.

Но в следующее мгновение над водой показалась голова еще одной девы, которая, отряхнув длинные белокурые волосы, взглянула прямо на Дану. По крайней мере молодая колдунья была в этом уверена и не на шутку испугалась. В отличие от прочих духов, спокойных и непроницаемых, эта девушка смотрела внимательно, насмешливо и как-то злобно. Ее ярко-красный рот выделялся на бледном лице с большими светлыми глазами, и Дане казалось, что из него вот-вот вытечет кровавая струйка.

— Рикко, почему она на меня так смотрит? — шепнула Дана, невольно схватившись за его рукав.

— Видно, завидует твоей красоте, — шутливо ответил парень. — Что же, хозяйки природы те еще колючки, такова их натура! Не бойся, пока я рядом, никто из них тебя не тронет. А когда станешь старше и опытнее — сможешь и сама поставить их на место.

Дана отвернулась от водоема и сглотнула — страх понемногу уходил и дышать стало легче. Однако она подумала, что лишь зловещее видение удержало ее от того, чтобы начать расстегивать платье, и это снова бросило ее в краску.

— Спасибо за добрые напутствия, Рикко! — миролюбиво сказала она. — Ты дело говорил, но пока я действительно так не могу. Мне показалось, что разум слегка одурманен ароматами этой ночи и наутро я могу о чем-нибудь пожалеть. Ты понимаешь меня?

— Конечно, — улыбнулся Рикхард. — Меньше всего я хочу, чтобы тебе было горько, Дана. Все еще придет в свою пору и на ясную голову.

Он протянул ей руку и Дана несмело пожала ее, затем приободрилась и ответила ему улыбкой.

— Спасибо, что показал мне все эти чудеса, — сказала девушка, пока Рикхард вел ее обратно к железной дороге.

— О, это лишь крупица! Думаю, по пути в Усвагорск и на месте ты еще не раз удивишься.

— Может, ты и дело уже разгадал, и теперь меня дразнишь?

— Нет, оно оказалось весьма запутанным, — заверил Рикхард, — да и не занимаюсь я таким в одиночку, у меня свое призвание. Так что без твоего дарования не обойтись, Дана!

— Смеешься? Да Мелания сбагрила мне дело, которым не хочет заниматься никто другой! А мне сейчас выбирать не приходится, потому что я больше ничего не умею.

— Вот и посмотрим, — отозвался парень. — Похоже, ты не только о своей земле, но и о себе многого не знаешь! Завтра буду ждать тебя на станции. Надеюсь, твой жених верно все поймет?

— Что? То есть… а при чем тут жених?

— Как при чем? Разве он не придет тебя проводить до поезда?

— Наверное, да, хотя я не знаю… Ничего, он все поймет, — замялась Дана. К ее облегчению, они уже подходили к улице, где располагалась артель, и там Рикхард тепло попрощался с ней. Большинство художниц уже ложилось спать, и только несколько совсем юных девушек еще гуляли на побережье. Надежда Тихоновна настороженно поглядела на Дану, но не стала приставать с вопросами, и та без лишних слов умылась и отправилась в постель.

Но сон бежал от художницы, она металась и ворочалась пуще, чем в ночь после разговора с Меланией. Может, была виновата купальская маета, непостижимые тайны природы, страх перед будущим? Или все же этот загадочный Рикхард, присланный ей в подмогу, но какой-то неуловимый подобно воде или огню?

Да и она еще сглупила, наврала зачем-то про жениха и теперь думала об этом с досадой и тревогой. Ведь Рикхард справедливо все сказал: Дана стыдилась своего тела, созревшего, налитого молодой силой и красотой, но не знавшего ласки. Мать никогда и не думала наставлять ее как будущую женщину, а Мелания при вести о первой крови лишь мрачно покачала головой. «Как что почуешь — приходи ко мне, дам тебе снадобье, чтобы плоть утихомирить» — только и сказала колдунья.

Но Дане минуло пятнадцать, семнадцать, двадцать лет, а она так ничего и не чуяла. Ей не хотелось становиться женой и отдавать свое тело с позволения закона и веры, но также и не прельщали вольности, которыми упивалась молодежь на Иванов день. Она чувствовала себя хорошо и спокойно лишь наедине с собой, и мужчина казался источником мятежа и угрозы для этого уединенного мирка. Но больше всего она боялась, что собственное тело когда-нибудь забудет предостережения и пойдет на страшный дикий зов, а снадобья под рукой уже не окажется.