Фальшивка

Ну да, зато теперь раздражала его фальшивая деликатность и подчеркнутая ненавязчивость. Просто невозможно ответить ему сейчас, не нагрубив. И действительно, на вопрос о поездке в Дамур ответил очень резким саркастическим тоном, но Рудник вроде не обратил на это внимания. Стоило ли ездить? Еще бы! Очень даже стоило. Переварить увиденное, конечно, непросто – слишком щедро их попотчевали, да и жирноваты куски, в смысле здорового пищеварения это не полезно. Что же в таком случае делает репортер, прошедший огонь и воду? А вот водой-то и разбавляет, разводит водицей материал, чтобы похолоднее был, да еще режет помельче, чтобы читатели восприняли информацию как фактически достоверное сообщение.

Закрыв за собой дверь номера и повесив на вешалку куртку, он почувствовал сильную боль в челюсти и десне. И сразу подумал об Ариане: боль – это телесный симптом его жадной тоски. Он явственно ощутил ее прикосновение. А запах вспомнился еще явственнее, – словно Ариана вошла в комнату. Но одновременно закралось подозрение – она не хочет с тобой видеться. Нет, нет, никаких подозрений! Ариана совсем не такая, она бы сама обо всем сказала, ясно и однозначно. Но может быть, еще скажет? С другой стороны, что тут, собственно, странного, если ей хочется некоторое время побыть одной со своим ребенком, если в эти дни ей просто нестерпимо чье-то присутствие, твое присутствие. Она теперь работает только до обеда, она же сказала, и еще сказала, что все время хочет проводить с ребенком. Но сегодня утром в посольстве ему ответили, да, какая-то дама сказала, что Арианы нет на месте, потом дама пообещала передать о звонке и сказала, Ариана обязательно перезвонит. Он представил себе, что сидит рядом с Арианой и рассказывает о своих страхах и подозрениях. Конечно, конечно, она засмеется и как следует вправит ему мозги.

Он повалился на кровать; устал до изнеможения от этих мыслей, подумал он, протянул руку, включил радио. Попытался поймать радио Монте Карло, надо послушать их новости, но на обычной частоте раздавались только сухой треск и шипение. Радио Тель-Авива? Тоже не удалось выловить, сплошные помехи, наконец вроде поймал какую-то сирийскую станцию, но там передавали арабскую музыку, больше ничего; непрестанно выписывающая петли мелодия то взвивалась, то опадала, плачущий женский голос, подгоняемый быстрыми аккордами струнного инструмента, кажется щипкового, голос, подстегиваемый им, все новые нескончаемо долгие витки. В этом пении, подумал он, нет ничего, кроме кульминаций, ничего, кроме единого непредсказуемого движения голоса. Все пелось этим голосом, и ничего не оставалось не опетого, сама немота пелась им, претворялась в песню. Аплодисменты, раздавшиеся, когда песня все-таки подошла к концу – или ей положили конец? – ошарашили, и Лашен почувствовал разочарование и обиду, хотя не мог взять в толк, что вызвало это чувство, которому он не в силах противиться.

Дверь в ванную, как обычно, была открыта, и время от времени слышно было, как Хофман ворочается во сне, там, за стеной, или напускает воду в ванну. На крюке, которым крепится труба горячей воды, облезлом, с облупившейся краской, повисла ржавая капля. Везде на мебели – на столе, комоде, холодильнике и кровати – вдруг стали заметны мелкие сколы, царапины, отставшее покрытие из ламината. Холодильник то включался, то выключался, и внутри негромко позвякивали бутылочки с выпивкой. Всегда, лежа на кровати, он с любопытством думал – доносятся ли различимые здесь голоса из других номеров через приоткрытое окно или звук проникает сквозь стены. Однажды он услышал визгливые возгласы женщины, веселый, возбужденный голос. Ей коротко отвечал мужской – полный глухой угрозы. Должно быть, мужчина пытался поймать женщину – голоса раздавались то совсем рядом, то подальше – а она каждый раз ускользала, дразнила, чтобы сильнее возбудить. Невольно в голове замелькали картинки – то, что за тем начнется или продолжится. Картинки в воображении раскрылись наподобие веера, словно по какой-то неизменной схеме, и, когда женщина, уступив, повалилась на кровать и сдалась, Лашен, зевая от скуки, констатировал собственное возбуждение.

Позвонил Хофман, спросил, поедет ли он с ним в Штаура. Говорят, там самая вкусная меззе. Рудник тоже едет.

Он отказался, сказал, вечером у него назначена встреча. И, сказав, снова почувствовал уверенность, что Ариана все-таки позвонит.

– Ну ладно. – Голос Хофмана прозвучал угрожающе, но может, и нет – просто тон у него такой неизменный, такой однообразный, ровный.

– Ты откуда звонишь? – спросил Лашен.

– Из холла. А что?

– Да нет, ничего. Просто подумал, ты ведь мог бы и откуда-нибудь из города позвонить.

– Хм, почему бы и нет. Мог бы позвонить и из города. Конечно.

Он-то надеялся, что опять прервана телефонная связь с городом. Если бы так. Это было бы прекрасным объяснением, почему Ариана до сих пор не позвонила.

– Мы уже заказали машину, – сказал Хофман. – Дело за тобой. Решай: едешь или нет?

– По-моему, я уже сказал – нет.

Он услышал, что, вешая трубку, Хофман о чем-то заговорил с Рудником.