Каламити сконфузился. Во мне медленно вскипало нечто похожее на гнев.
И дело не в том, что за поворотом не оказалось предполагаемого атриума. Я могла закрыть глаза на вопиющие расхождения в архитектуре Стойла (хоть они действительно бесили меня). И не в том героическом жеребце или жеманничавших кобылах. Плакат обыгрывал желание быть особенным, жаждать восхищения за свои достижения, которое я вполне понимала. И не в том, что это был уже пятый плакат, с которым мы столкнулись, и все они следовали одному и тому же гендерному уклону. Дело было в том, что жеребец на картинке отважно держал в зубах разводной ключ, а тот неописуемый ужас кобыл, раболепно застывших, как напуганные кролики, являл собой непокорную засорившуюся раковину.
Осторожно, чтобы не подорваться на очередной социальной мине, я обратилась к пегасу:
Теперь понимаешь... почему я расстроена? Дело не в том, что у власти должны быть лучшие из пони, заботящиеся о традициях. Это...
Ага. Это пропаганда. Все эти плакаты были здесь до того, как пони пришли в Стойло, спасаясь от апокалипсиса. Он повернулся и уставился на меня. Всё равно что утверждать, что есть работа только для жеребцов и работа только для кобыл.
Я молча согласилась.
Но эт справедливо только для кулинарии.
Я остолбенела. Мои уши встали торчком, и могу побиться об заклад, что с них пошёл пар.
Что?! Как это связано с... и запнулась, поймав его хитрый взгляд. О. Ха-ха. Догадываюсь, что заслужила.
Ага.
Воцарилась тишина. Я вернулась к взлому складского терминала и чтению записей пони, видимо, техинспектора, в то время как Каламити копался в продовольствии, выискивая что-нибудь мало-мальски ценное. Лязганье и стук труб не прекращались, но на секунду я почувствовала себя менее напряжённой. Наконец удалось сойти со скользкой дорожки социальных дискуссий. И тут-то всё и покатилось к параспрайтам.
Я только-только расправилась с четвертой записью и почти приблизилась к последней, как мой Л.У.М. вспыхнул красными точками. Пять призраков!
Запись 1
Запись 2
Запись 3