Факультет чудаков

Павлуша спал беспокойно, проснулся рано и принял еще брому сверх вечерней порции. Что если Миша действительно донесет? Самое худшее, если он притянет Лиду. Как быть? Может быть, самому пойти сейчас и сообщить обо всем? Но как объяснить то, что он не позвал милиционера при встрече? Эх, убить бы этого контрабандиста! Несчастье шло в Павлушину жизнь и грозило опрокинуть ее.

«За что? — думал Павлуша. — За что мне все это?»

И зарекался вслух:

— Никогда больше, никогда не помогу ни одному человеку.

Как будто он действительно страдал от собственной доброты.

Он не знал, что Миша от плавучки прямо направился к дому следователя (адрес он помнил со слов Клавы), но не вошел в дом, а, остановившись у подъезда, стал просить милостыню.

XIX

У Штраухов было, как всегда по воскресеньям, много народу. Сам Штраух просматривал очередную книжку «Красной нови». Разговоры и споры, колыхавшие табачное облако под люстрой, нисколько не мешали ему: он привык управлять своим вниманием. Изредка он поглядывал на дочь Женю, которая перебивала рассказ двадцатичетырехлетнего профессора о Германии, куда тот командирован был по окончании Института красной профессуры. За что она наскакивала на юного профессора — этого Штраух не мог расслышать. Может быть, за то, что тот слишком снисходительно экзаменовал ее в университете?

Самый громкий голос был у плотного человека в пиджаке, надетом на черную рубаху, и широких штанах, сунутых в высокие сапоги. Он пытался прервать рассуждения черноволосого щуплого беллетриста:

— Да не загибайте вы! Главное дело, что мы — нищая страна. Хозяйство надо ставить, остальное приложится — не беспокойтесь.

И он все хотел отойти от надоевшего ему собеседника, но тот, хватая его за рукав, удерживал его и пытался всучить свои мысли об идеологии и эпохе.

— Да не то вы говорите! — отмахивался от писателя хозяйственник и, увидев входящего в комнату Максима, обратился к нему: — Вот привязался человек, не хочет понять, что жизнь у нас не устроена, нищие мы…

Беллетрист вдруг обиделся и отошел.

Максим уже больше месяца не бывал у Штраухов. Он не заходил с того дня, как получил известие о смерти отца, — после краткого телефонного разговора с Женей. С Штраухами он близко сошелся еще в Архангельске. Потом Штраух перевелся на службу в Ленинград и увез с собой дочь. Сын его остался на Севере. И когда Максим поехал в последний раз в Архангельск, Женя хотела отправиться с ним — навестить брата. Но, подумав, решила, что если уж ехать, так лучше одной, без Максима. И не поехала совсем. Она просто забыла, что Максим обещал купить ей билет. А когда Максим звонил с вокзала — ни ее, ни отца не было дома. Она была так невнимательна к Максиму, как бывают иной раз невнимательны к людям, отношением которых не дорожат.

— Что не заходил? — спросил Штраух, откладывая книгу. — Дела замотали?

— Замотали, — отвечал Максим. Он ни с кем не поздоровался: слишком много народу. — Поверь — с одиннадцати утра даже сегодня дома еще не был.

— Слышал, что отец твой помер.

— Помер, — подтвердил Максим.

Штраух покачал головой.

Максим огляделся. Почти все в комнате были знакомы ему — постоянные гости Штраухов. Женя стояла к нему спиной. Максим вспомнил, что пальцы — даже на левой руке — всегда были у нее в чернильных пятнах.

— Живешь? Не горюешь? — сказал Штраух, поглядел на дочь, на приятеля — и усмехнулся.

Максим улыбнулся, и ему стало вдруг совсем легко и просто.

Он пошел к Жене.

— О чем спорите?

Женя обернулась к нему.

— Да вот этот…

И, заметив, с кем разговаривает, перебила себя:

— Вы? Я уж думала — совсем исчезли.

— Дел много, — спокойно отвечал Максим, радуясь этому своему неожиданно найденному спокойствию.

— Все контрабандистов ловите?

— Много дел, — повторил Максим.

Хозяйственник, обидевший беллетриста, сказал одобрительно:

— Настоящим делом занимаетесь. Сейчас все в экономике. Тут тебе и контрабанда, и растраты, и взятка, и безработица, и хулиганство…

— Германия, например, — обратился к нему профессор, — очень быстро восстанавливается.

— …И половые вопросы, — продолжал хозяйственник, — и наука, и брак. Экономическая контрреволюция — это то самое…

— А все-таки я скажу, что так нельзя, — ответила на прежние рассуждения Женя. — Если…

Но профессор перебил ее:

— Ну-ну, опять!

И замахал на нее руками.

Женя улыбнулась и обратилась к Максиму:

— Послушайте, этот человек влюблен в Форда… Он…

— Женя! — позвал отец. — Посмотри, скипел ли чай.

К одиннадцати часам гости стали расходиться. Максим не уходил. И это получилось совершенно естественно, потому что, подогретые вином, он и Штраух увлеклись воспоминаниями о недавних, но уже таких далеких годах гражданской войны на Севере. И Максим был доволен, что тайное желание его пересидеть всех гостей так удачно и естественно исполняется. Впрочем, один гость так же упорно не уходил, как и Максим. Это был двадцатичетырехлетний профессор. Но он сидел в стороне, задумчиво прихлебывая вино.

Женя подсела к отцу.

Воспоминания пошли вглубь, в дореволюционное время.