Фаэты

Все экраны в бункере были черны, не работали. Тускло горели светильники запасного освещения.

Около правителя продолжали суетиться военачальники и замученная Сестра Здоровья. Ее звали Вера Фаэ. У нее наверху погибли все родные: отец, мать, муж, трое девочек, все, кроме сына, улетевшего с космической экспедицией на Зему. Вера Фаэ была в отчаянии. Она черпала силы лишь в уходе за больным правителем.

Добр Мар потерял дар речи. Ни язык, ни правая рука, ни нога у него не действовали. Он мог общаться только взглядом. Его понимала одна Вера Фаэ.

Иссохшая, поседевшая за последние часы, с заплаканными глазами, она не потеряла ласковости прикосновения и задушевного голоса врача, на которые только и реагировал правитель.

Его некому было заменить. «Друг правителя», который по закону должен был сделать это, погиб наверху, как и миллионы фаэтов.

Военачальники через Веру Фаэ доложили правителю, что запасы торпед израсходованы. А на континент продолжают сыпаться торпеды варваров, не оставляя на нем ни одного живого места.

Правитель Добр Мар сделал усилие двинуться. Сестра Здоровья заглянула ему в глаза, силясь прочесть его мысль.

Подошел начальник оружия распада. Ему доверили страшное средство нападения потому, что он был известен своей трусостью и нежеланием принимать собственные решения. Вот и сейчас он во что бы то ни стало хотел получить письменное согласие правителя на взрыв последней, но сверхмощной подводной установки распада, которая была когда-то доставлена под руководством Куция Мерка к Великому Берегу, почти в самое то место, где катались на волнах Аве и Мада.

Добр Мар не понимал пышно разодетого генерала, а тот, срываясь на фальцет, убеждал Сестру Здоровья:

— Уничтожение глубинного Логова диктатора — единственное спасение. Такова была воля Великого Круга.

Добр Мар устало закрыл глаза.

— Он согласен! Согласен, — обрадовался генерал-горбун.

Но Добр Мар снова открыл глаза и, силясь что-то сказать, смотрел на свой стол.

Вера Фаэ взяла с него какие-то пластинки с письменами и поднесла их к его глазам.

При виде одной из них добр Мар опустил веки.

Вера Фаэ показала пластинку генералу.

— Это мне известно! — петушиным голосом закричал тот. — Почтенный старец Ум Сат, изобретя оружие распада, хотел ограничить его применение и запугивал фаэтов якобы возможным взрывом всех океанов планеты.

Добр Мар закрыл глаза.

— Правитель Добр Мар согласен? — допытывался генерал, — Сестра Здоровья может подписать от его имени документ, разрешающий взрыв подводной установки распада?

— Как же я могу сделать это, если правитель сам напомнил о предостережении великого старца?

— Наивная выдумка! Будто бы вся вода океанов под влиянием сверхсильного взрыва разом взорвется, выделив энергию, как при взрыве сверхновой. И будто в некую крохотную сверхновую звезду превратится вся наша планета.

— Разве не страшно? — спросила Сестра Здоровья.

— А что может быть страшнее того, что уже произошло? Надо остановить диктатора Властьмании любой ценой. Подводный взрыв у Великого Берега вызовет землетрясение, разрушит там глубинный бункер. В океане вал достигнет неба и обрушится на место Логова, затопив его. Если Сестра Здоровья убедит правителя, он согласится. Для взрыва нужен его письменный приказ. Только он ответствен за все.

Сестра Здоровья вгляделась в мутные глаза больного.

Тот закрыл их.

— Он согласен, наконец-то согласен! — завопил генерал, схватив безжизненную руку правителя, приложил ее к пластинке. — Взрывать! — тонким голосом закричал генерал и, волоча ногу, выбежал из кабинета с пластинкой в руках.

Его провожал испуганным взглядом Добр Мар. Он что-то хотел сказать и не мог.

Сестра Здоровья спохватилась, пыталась остановить генерала, но правителю стало худо, и ей пришлось помогать больному, вытирая перекошенное гримасой, покрытое каплями пота лицо.

Генерал вернулся. Приказ был передан. Взрыв произойдет…

— Я ни за что не отвечаю! — фальцетом выкрикнул он.

Глава седьмая Звезда ненависти

Всякая Сестра Здоровья несет в себе черты матери. Стремление помочь больному, материнское отношение к страдающему существу, по-детски беспомощному, а потому близкому, даже родному, боролись теперь в Маде с острой, неоправданной, как она считала, тоской по дому.

Не понимая этой тоски, отвергая ее, она самоотверженно ухаживала за Умом Сатом, жизнь которого едва теплилась.

Обросший седой бородой, с проникновенными, тоскующими (конечно, по Фаэне!) глазами, он недвижно покоился на ложе. Его болезнь задерживала возвращение «Поиска», разжигая в Маде и ее товарищах тоску по Фаэне.