Фаэты

Последний вдох я сделал в шлюзе перед тем, как выскочить в пустыню. Конечно, ни один марианин не мог представить себе, что это возможно. Но я должен был спасти людей, я должен был спасти мариан, победив их лжестрах, я должен был пробудить свою Эру.

Я пробежал шагов триста. В глазах у меня помутилось. Ведь я так давно не тренировался в этой игре!.. И все-таки навыки, обретенные моим телом ценой неустанных тренировок, не исчезли бесследно. Даже спустя долгие годы (я исключаю тысячелетия сна, к счастью ничего не изменившего во мне) весь я, словно ощущая вернувшуюся юность, превратился в бег. Да, именно не бежал, а превратился в бег. В другое время я не поверил бы, что это возможно… И еще мне в помощь дул со спины ветер, больно раня песчинками голый затылок, шею и уши, но помогая бежать.

Вскоре я почувствовал, что сил больше нет, рот открылся, чтобы глотнуть отравленный воздух, как это бывает на Земле с тонущими под водой. Мне показалось, что ноги мои подкашивались, что я падаю, в глазах помутнело.

Но, сильно нагнувшись вперед и вынося перед собой ноги, я не упал. И еще через мгновение снова с прежней яркостью увидел башню корабля «Поиск», две фигуры в скафандрах, приближавшиеся к нему.

Я думал только о том, что от того, добегу ли я до корабля или нет, зависит все будущее Мара, мариан, людей, Эры…

И силы вернулись ко мне раньше, чем я пробежал половину пути до «Поиска». Снова ноги сами собой понесли меня к цели.

Тут один из пилотов обернулся, может быть, для того, чтобы в последний раз взглянуть на оставленный знак, насколько он приметен. И он увидел меня, ошеломленный несуразным видением. Мог ли человек (а я ему представился, конечно, человеком) бежать без скафандра по марианской пустыне?

Он бросился мне навстречу. Но я бежал быстрее. Сказались мои натренированные в земных условиях мышцы. Ведь на Маре для меня была лишь половина привычной тяжести. И я не бежал, а летел к «Поиску».

И я добежал. Я промчался мимо космонавта, спешившего мне навстречу (это был Крутогоров), мимо другого, только теперь обернувшегося на возглас командира.

Я ухватился за внешние скобы, как когда-то мой древний друг Чичкалан (Пьяная Блоха), и взлетел по ним к шлюзу корабля, который открывался сам собой.

Больше я ничего не помню.

Часть третья ДОЛГ РАЗУМА

Любовь, гений, труд — все это вспышки сил, вышедших из единого пламени…

Р. Роллан

Глава первая ПРОБУЖДЕНИЕ

Я поклялся вернуться к своим запискам лишь в день пробуждения Эры. И вот я дождался его…

Трудно передать, что переживаю я сейчас, умудренный несколькими жизнями, которые прожил на непохожих планетах в разные тысячелетия.

Я снова чувствую себя робким, как в непостижимо далекой юности. Мне страшно предстать перед Эрой. Какие чувства вызову я в ней: радость или горе? Имею ли я право что-либо напоминать ей, вступающей в новую жизнь? Люди слишком часто разрушают свои семейные пары, расходятся. Можем ли мы с Эрой быть исключением?

Вместе с двумя земными учеными вхожу я в космический корабль ближних рейсов, который постоянно курсирует между земными научными центрами и «Хранилищем Жизни», доставленным на околоземную орбиту.

Сколько раз я уже подлетал к этому космическому центру, выросшему вокруг прозрачной камеры, где продолжала спать моя Эра!

В стороны от прозрачного куба протянулись толстые спицы огромного колеса, напоминающего Фобо. По существу, это и было орбитальной научной станцией, на оси которой, сохраняя невесомость парящего в воздухе саркофага Эры, находилось «Хранилище Жизни». В ободе же колеса, где ощущалась нормальная земная тяжесть, работали, сменяя друг друга, ученые. Сменяя… в поколениях.

Сколько раз посещал я их лаборатории, знакомясь с ходом столь трудных, требующих непостижимой выдержки и терпения планомерных и неотступных работ. И всякий раз я просил провести меня к прозрачной камере с висящим саркофагом, вход куда до поры до времени был строжайше запрещен. Через прозрачные стенки и крышку гроба, биованны, я с болью любовался чертами дорогого мне лица.

Оно, как на миллионах изображений, знакомых каждому живущему на Земле, оставалось прежним, готовым улыбнуться, ожить, радуясь свету и добру…

Я занимал кресло напротив профессора Петрова. Но это не он, не вождь первого отряда людей, разбудивших меня. По фантазии родителей имя его звучит как игра слов. Неон Дальевич Петров, — сын моего первого друга среди новых людей. Виднейший биолог (Жизневед по-мариански) объединенного мира Земли, посвятивший свою жизнь проблеме анабиоза высших организмов. В свое время Даль сказал, что если не он, то его сын Неон сделает так, что я увижу свою Эру живой и по-прежнему прекрасной.