Фаэрверн навсегда

— А-те-рис, — пропел он так же, как ранее моё имя, — А-те-рис… Признаюсь, я ждал от неё большего! Я хотел вырастить королеву, под знамёна которой в святом походе за веру встанет не только Вирховен, но и соседние государства! Однако это ей оказалось не нужно, не интересно! Чувственные наслаждения — вот любимое занятие Её Величества. О да, она ненасытна…

Пока он говорил, я чувствовала, как ненависть капля за каплей чернит мою душу. И когда он замолчал, выплюнула ему в лицо:

— Ты сам сделал Атерис такой, подонок! Так чего теперь требуешь от неё?

Файлинн артистично поднял руку. Я следила за ней, как за мерзким пауком, подползающим ко мне. Пальцы Первосвященника были бледны и длинны, и чуть подрагивали. Эти пальцы опустились на моё лицо, лаская скулы и виски, едва касаясь ресниц и губ.

— Уже ничего, — улыбнулся он. — Её время истекло, только она пока не уведомлена об этом! Как когда-то давно я оклеветал перед королём твою мать, Сильмарис, осмелившуюся выступить против меня, а после через подставных лиц нанял убийцу, чтобы Его Величество не узнал правды, как чуть позже разделался с самим Джонором, так и Атерис уберу со своего пути, когда правда о тебе будет готова увидеть свет! Когда ты будешь готова!

В какое-то мгновение мне показалось, что его пальцы сейчас сомкнутся на моей шее. Что после моей смерти он, воспользовавшись своими чудовищными талантами, поднимет моё бездыханное, но покорное его воле тело и возведёт на Вирховенский трон! Но уже в следующее я успокоилась. Закрыла глаза, про себя шепча молитву Великой Матери. Здесь и сейчас, распятая и беспомощная — я не одна. Лишившаяся близких людей, своими глазами видевшая падение Фаэрверна и смерть мужчины, что по удивительной прихоти судьбы стал мне дорог — я не одна. Покуда в сердце пылает любовь, а вера бережёт душу — я не одна! Великая Мать разделит любой мой страх, самую сильную боль, горькое одиночество, даст мне силы противостоять лукавому злу в образе Первосвященника!

— Никогда, Файлинн, — улыбнулась я, — никогда этого не будет!

Хлёсткий удар заставил мою голову беспомощно дёрнуться. На языке стало солоно. А затем холодные губы бережно собрали струйки крови с моего разбитого рта. Я отворачивалась, как могла, но могла немного. Тело предало меня — рук и ног я не ощущала. Странное чувство, будто ты засахаренный фрукт, завязший в желе. Но зато я могла кусаться!

Первосвященник вскрикнул и отпрянул. Теперь его губы были окрашены не только моей кровью! Бледность на измазанном красным лице Файлинна ещё больше бросалась в глаза.

— А ты страстная, и мне это нравится! — усмехнулся он, проводя ладонью по подбородку.

Я не верила увиденному — кровь исчезала, словно её и не было! Спустя мгновение он вновь был тем Первосвященником, что смотрел с многочисленных портретов — высокомерным и волевым человеком. Не успела ухватить какую-то мелькнувшую мысль, как он, улыбнувшись, развернулся и вышел, и я осталась одна. Возможно, не будь я «связана» неведомой силой, имей возможность хотя бы встать на колени, дабы молиться, как подобает, не почувствовала бы такой боли при мысли о смерти ар Нирна! Паладин стал тем зелёным ростком, что вырос в моей душе на обугленных развалинах Фаэрверна. Только осознав его потерю, я поняла, как дороги мне немногие минуты, подаренные нам судьбой. Мне казалось, мы с ним такие разные, но он чувствовал, как я, отчаивался — как я, любил — как я, отдавая всего себя! Даже молчал, коли доводилось нам молчать вместе — как я! Теперь в моей жизни не осталось ничего, кроме веры. И, похоже, скоро не останется и самой жизни!

В коридоре раздались взволнованные голоса, перерастающие в ругань.

— Прочь с моей дороги, псы! — в высоком женском голосе звучали нотки нешуточной ярости. — Дорогу своей королеве!

— Ваше Величество, это личные покои…

— Я знаю, чьи это покои! Откройте двери!

— Но!..

— Я открою, моя королева!

Створки с грохотом распахнулись, будто говоривший ударил по ним ногой. На пороге показалась королева Атерис. Моя сводная сестра.

* * *

Нелегко ощущать себя бабочкой, пришпиленной к подушечке умелой рукой коллекционера, но ещё сложнее терпеть сопутствующую боль. «Чувствует ли бабочка боль?» — думал Викер ар Нирн, ощупывая вошедший в грудь клинок. Темнота застилала зрение, как туман, что плывёт над рекой молочно-призрачными полосами.

Паладин с трудом заставил себя выплыть из молочной реки, ему нужно было это сделать, нужно было взглянуть на женщину, осиявшую его жизнь светом! Взглянуть в последний раз. Он не кривил душой, знал, что умирает. Быстро слабеющие руки не могли вытащить из груди клинок, с такой силой тот пронзил тело. А значит, броситься на Файлинна он, Викер, не сможет! Ар Нирн тихо застонал, то ли от боли, то ли от разочарования. Горячая липкая кровь текла между спиной и стеной, и её было много.