Фадеев в «Разливе»
Написал Фадеев немного. Несколько раз выходило четырехтомное собрание, самым полным собранием считается семитомник — и то там больше статей и писем, чем прозы.
Есть Фадеев общеизвестный (с поправкой на его сегодняшнюю полузабытость) — «Разгром» и «Молодая гвардия».
Есть менее известный — неоконченные «Последний из удэге» и «Черная металлургия». «Удэге» довольно широко издавался — это полновесная двухтомная книга, пусть и оборванная на полуслове.
И — почти уже не известный: «Разлив», «Рождение Амгуньского полка», очерки, сценарии…
Если исключить военную «Гвардию» и послевоенную «Металлургию», весь остальной Фадеев — дальневосточный.
Мы невольно рассматриваем текст вкупе с известными нам внетекстовыми обстоятельствами, не можем выпустить из внимания полускрытый айсберг контекста. Непросто заставить себя оценивать текст как таковой.
Хороший ли писатель Фадеев?
Вершиной его остался юношеский «Разгром». Иногда слышишь даже: Фадеев случайно написал одну удачную книгу.
Но возможно ли такое? И действительно ли всё его дальнейшее творчество было движением по нисходящей? Считать так было бы слишком просто и неверно.
Другое дело, что он всю «послеразгромную» жизнь старательно, искренне и осознанно наступал на горло собственной песне, как сформулировал другой художник, тоже выстреливший себе в сердце.
Помимо лучшего фадеевского текста — «Разгрома» (о нем будем говорить отдельно, как и о «Последнем из удэге») — дальневосточным произведениям Фадеева относится прежде всего его дебютная повесть «Разлив», законченная в мае 1923 года и вышедшая год спустя в ленинградском альманахе «Молодогвардейцы».
Сам Фадеев впоследствии называл «Разлив» произведением «несерьезным и неряшливым», с 1932 года не переиздавал. Сек сплеча: «Есть удачные страницы описаний природы, изображения отдельных лиц, событий, но в целом произведение рыхлое, с неясной мыслью, написанное дурным языком», много «ложных, искусственных, вычурных образов». Причины неприятия Фадеевым своей ранней вещи были чисто эстетическими, никакой политики. «Повесть… была „серой“ — от неопытности, от неумения писать…» Перфекционизм и позже часто мешал Фадееву — взять хоть «Молодую гвардию», хоть «Черную металлургию», хоть «Удэге». Благо он не взялся переписывать «Разгром», хотя вносил от издания к изданию все новые поправки.
При всем том «Разлив», безусловно, заслуживает внимания. Завершив повесть, студент-горняк Фадеев переписал ее начисто на бумаге из бухгалтерской книги и отнес в редакцию журнала «Молодая гвардия». Там этот «самотек» и лежал, пока не попал в руки Либединского и Сейфуллиной[176], хорошо отозвавшихся о повести[177].
Либединский написал о «Разливе» статью «Художник-большевик», дав молодому автору очень высокую оценку — отчасти авансом (Фадеев отработает этот аванс «Разгромом»). Недостатки стиля и композиции, писал Либединский, искупаются «общим ощущением свежести и силы юного своеобразного таланта». Произведение было «по-настоящему русское», а если что-то в нем напоминало Джека Лондона, то это объяснялось прежде всего тем, что природа и суровость Дальнего Востока напоминают Аляску. «Если бы в природе существовал только „Разлив“ Фадеева, мы бы исключительно на основании его утверждали начинающийся расцвет пролетарской литературы», — заявил Либединский. Это, конечно, чересчур. Просто автору статьи хотелось, чтобы появлялись новые имена с новыми темами, чтобы все видели: русская литература продолжается, причем свежими, пролетарскими кадрами.
Названия первых произведений Фадеева — «Разлив» и «Против течения» — перекликаются[178]. В обоих человек борется со стихией, причем не только природной[179]. А в 1934 году Фадеев напишет рассказ «Землетрясение», один из героев которого говорит: «Пущай бы уж всю землю перетрясло. Поди, те, кто живы б остались, по-новому жить начали».
Фадеев всегда писал о бедах и несчастьях: то разлив, то разгром, то свои стреляют в своих, то фашисты казнят молодогвардейцев… Хваленой соцреалистической бодрости, сытого слепого оптимизма у Фадеева не было никогда. То ли он чувствовал, что из одного «позитива» литературы не получится, то ли полемизировал с иными не в меру жизнерадостными коллегами, то ли просто был человеком трагического (или даже апокалиптического?) сознания.