Фадеев

«В политической жизни, как и в обыденной, большинство людей видят факты и явления односторонне, в свете собственного опыта и знания. Из этого не следует, однако, что в политических спорах так называемых рядовых, то есть обыкновенных людей, все они более или менее не правы. Здесь так же действителен тот непреложный закон жизни, который говорит, что при возможном обилии точек зрения спорящих сторон может быть, в сущности, две, и ближе к правде может быть только одна — именно та, которая выдвинута самой жизнью в ее развитии, ее как бы завтрашним днем».

Фадеев своеобразно трактует понятие «тема произведения». Он предлагает отказаться от школьной формулировки: «тема — это то, о чем пишется». На его взгляд, в подобных определениях слишком отдалены писатель и изображаемая жизнь, и он предлагает дефиницию, сливающую воедино замысел художника и предмет изобра-жепия: «Тематика — это не только то, о чем пишется, это отношение художника к материалу».

Фадеев поясняет: социалистическое строительство, колхозная жизнь, соревнование — конкретные жизненные явления. Тема же — категория художественная, эстетическая, она вбирает в себя личность автора, страстно увлеченного замыслом. Любое жизненное явление, включенное в систему образного мышления, «должно иметь в себе «нечто», привнесенное личностью художника, специфическим глазом художника».

Лишь естественное переплетение большой темы, большой идеи с личностью и всей судьбой талантливого писателя, создает художественное явление, способное иметь широкое общее значение в искусстве. Образ, не прошедший через сердце творца, остается абстрактным, сухим, лишенным жизненной конкретности.

Даже как рапповский критик, постоянно настаивая на объективности искусства — «в смысле соответствия изображаемого объективной действительности», Фадеев считает необходимым подчеркнуть, что это соответствие не означает беспристрастность художника и что вообще беспристрастность в искусстве может быть только кажущейся, даже если писатель и претендует на таковую позицию. Все более тонко постигая диалектику соотношения субъективного и объективного, изображения и выражения в художественном творчестве, Фадеев усиленно подчеркивает роль творческой индивидуальности, живой страсти, той субъективности, которая позволяет писателю глубже воспринимать и постигать сложности тревожного, яростного мира.

В любом разговоре, даже в самой коротенькой рецензии, он обязательно отметит, есть ли у того или иного писателя индивидуальное видение мира, свой взгляд, свое отношение к жизни.

Фадеев очеловечивал художественные ценности и говорил: надо ставить вопрос не об абстрактно «идеологических» качествах писателя, а обязательно о художественном лице произведения. Призывал подходить к писателю не только с критериями художественности, но и оценивать его через деяние, творчество.

…В сущности, у каждой настоящей книги нет последней страницы, даже если она формально закончена. Книга будет вновь и вновь дописываться воображением читателя, изменяться во времени, обрастать всевозможными трактовками, как, скажем, «Тихий Дон» М. Шолохова. Мы вкладываем в произведение искусства и свое содержание.

Замысел «Последнего из удэге» был близок к осуществлению. Судя по заметкам-планам 1947–1948 годов, Фадеев не думал менять характеры героев. Действие должно было обрести большую внешнюю стремительность, до конца разъясниться, а Гиммера, Лангового, отца и сына Казанков — барышников наконец-то настигнет возмездие. И что очень важно — истинное лицо буквально всех вошедших в роман героев выявлено и описано с осязаемой убедительностью.

«Последний из удэге» — роман открытого конца, хотя каждая часть имеет свое завершение. Не зря третья часть романа была признана читателями и литературной общественностью лучшей книгой 1936 года. Именно книгой. А «Литературная газета» посвятила ей две полосы из читательских писем, решительно принявших роман.

Вся работа над романом — поиск от начала до конца. Этот поиск проходил на глазах читателей. Журнальные варианты дополнялись новыми главами. Целые страницы, мастерски выписанные, исчезали, поскольку мешали, на взгляд писателя, движению и развитию общего сюжета.

Фадеев вводил читателя в новый, созданный воображением мир с неторопливой обстоятельностью. Сюжет двигался плавно, естественно, постепенно все более обогащаясь. В то же время всякий раз тема овладевала писателем, как одно-единственное чувство, одна-единственная страсть.

Первые две части объединились затем в одну. Не меняя общей концепции и, что очень важно, сути характеров, Фадеев открыто вносил композиционные изменения, простодушно подставлял себя под обстрел критиков, отыскивая все новые и новые художественные «грехи» в своем творении: самодовлеющий психологизм, композиционное несовершенство, излишнюю детализацию и так далее. Он так часто и упорно, с юношеской нерасчетливостью будет об этом говорить, что критикам не представляло труда монтировать все эти самобичевания и устраивать время от времени «разгромы» первых частей «Последнего из удэге».