Фабий Байл. Живодер

— Нет. Хворь поднимает уродливую голову лишь когда я провожу полную нейронную пересадку. Эти же клоны, по сути, не будут даже мыслящими существами. Скорее, они станут… отражениями. Воспроизводящими мои мысли и пристрастия. Один разум, много тел.

— Чудовищно.

— Практично.

— Одно другого не исключает, — огрызнулся Саккара. — Ты разорвешь свою душу в клочья, и ради чего? Чего ты этим добьешься?

— Я скажу тебе, если дашь мне договорить, — парировал Фабий, продолжая работать. — Бессмертие — мечта глупцов. Уж это-то я понял за время в Комморре. Сколько бы мне ни удалось прожить, тому мне, что сейчас говорит с тобой, хворь будет глодать меня. И будет глодать каждое следующее отражение меня, пока я буду придерживаться материального бытия. От этого отвратительного фага нет лекарства. Это не естественная болезнь.

— Это дар, — сказал Саккара.

— Хораг тоже так говорит. Неважно, я не собираюсь вечно прыгать из тела в тело. — Фабий помолчал. — Я не буду призраком, вселяющимся в собственный гниющий труп. Для продолжения моего труда необходим другой путь.

— И ими станут эти… фантомные подобия?

— У меня есть теория. Если после неизбежной смерти я не перенесу сознание, но вместо этого разорву активные нейронные связи, мои отражения-сознания смогут развиваться и продолжать исследования, как это сделал бы я, но без преследующего меня генетического дамоклова меча. Пока я буду жить, они будут учиться. И когда я умру, они смогут применить мои уроки так, как это сделал бы я. — Фабий улыбнулся. — Мой труд продолжится, даже если я сгину.

— Ты думаешь, что умнее богов. — Саккара отвернулся. — Даже теперь. После всего, что видел и испытал.

— Дело не в уме, — оскалился Байл. — Важно выживание. — Он ударил кулаком по столу и поднялся на ноги, не обращая внимания на попытки хирургеона впрыснуть успокоительные. — Выживание моих творений, самого человечества!

Саккара резко обернулся к нему.

— Существа, которых ты холишь, не больше люди, чем нерожденные в моих флягах. Они — големы из мяса и мускулов, не лучше интерексов или лаэран. При всех своих рассуждениях ты плодишь лишь чудовищ. Всегда плодил. Поэтому тебя и превозносят боги… Ты — плодовитая утроба исчадий, что истинно их радует.

— Лучше бы тебе уйти, пока я не забыл, что от тебя есть польза… дьяволист.

— Боги видят все, еретик. — Саккара не отвел взгляда. — Они смеются над твоими жалкими интригами и отвечают на них еще тогда, когда ты их лишь замышляешь. И когда настанет последний день, они будут пировать твоей изодранной душой.

— И в тот же день подавятся ею, — процедил Фабий. Он отвернулся, пытаясь удержать внезапный прилив кипящей ярости. Он слышал удаляющиеся шаги Саккары, но не отвернулся. Фабий поднял руку и увидел, что пальцы трясутся. В последнее время дрожь становилась сильнее, что явно свидетельствовало о том, что тело исчерпывает срок годности. И стресс лишь приближал этот миг. Саккара был прав, что делало все лишь хуже.

Фабий задумчиво включил пикт-передачу из скрытых под апотекариумом генетических хранилищ, ища утешения в труде. Внутри находились семнадцать тысяч четыреста пятьдесят шесть канистр с прогеноидами, чистейшими образцами геносемени из возможных, и они были идеальным образом защищены от энтропийной скверны Ока. Геносемя принадлежало Третьему легиону — тому, каким он был до погружения в бездну гедонизма.

Драгоценный клад будет разделен и рассеян по его станциям и кладкам за пределами Ока, дабы уменьшить риск уничтожения. С ним отправится и новое поколение клонов, которые смогут созреть в безопасности.

— Безопасность — не твой удел, отец. Не важно, в какое тело ты вселишься и в какой реальности из тех, что ведомы людям и демонам.

Едва по залу разнесся голос, как Фабий подхватил Пытку и огляделся. Ничто не предвещало ее появления, хотя Саккара и вырезал гексаграмматические обереги на фундаменте лабораториума. Впрочем, она всегда была умным ребенком.

— Мелюзина? — позвал он. — Это ты, дитя мое? Покажись, чтобы я мог тебя видеть.

Он услышал тихий стук копыт по каменному полу. Пробирочники падали на колени, затягивая песнь пронзительными голосами. Фабий хотел было приказать им прекратить, но не стал. Не смог. Язык будто замер во рту. Потяжелел. Воздух внезапно стал тягучим и душным, он услышал тихие ноты незнакомой мелодии.

— Дочка, я не в настроении для игр. Покажись или убирайся.

— Вот же, я, отец. Приди. Увидь.

Фабий обернулся, но не увидел ничего, кроме образцов психокости. Он тихо и раздраженно заворчал.

— Где ты? Дитя, это совсем не забавно.

— Отец, я уже давно не была ребенком. С тех пор как пришла в сад и станцевала среди серебряных трав. С тех пор как встретила нашего прародителя, моего и твоего, и он показал путь, по которому мне следует идти.