Ф. М. Том 1

Сейчас покажу. Но сначала небольшое вступление. Про Стелловского вы, конечно, знаете. Это издатель, который воспользовался тяжелым положением Федора Михайловича и впарил ему кабальный договор, — тоном заправского лектора сказал депутат.

Даже называет Достоевского по имени-отчеству, как вся достоевсковедческая братия, отметил Ника.

— Про этого деятеля Федор Михайлович позднее писал: «Стелловский беспокоит меня до мучения, даже вижу во сне», — продолжил Сивуха, доставая из портфеля какие-то бумажки. — Вот ксерокопия письма, в котором Федор Михайлович сам описывает эту историю. Прочтите-с того места, где отчеркнуто красным фломастером.

Ника взял лист, исписанный знакомым ровным почерком.

Николас вернул листок.

— Да, фрукт этот Стелловский.

— Деловой человечек, родственная душа, — пожал плечами Аркадий Сергеевич. — Тоже был не дурак бабулек наварить. Раньше, до Морозова, фигурой Стелловского никто из литературоведов всерьез не занимался. А наш будущий маньяк поставил на эту карту всё. Он много лет разыскивал личный архив проклятого потомками издателя и в конце концов отыскал. Там, среди большого количества малоинтересных финансовых и юридических бумажек (Стелловский был известный сутяга и постоянно с кем-то судился), Морозов обнаружил то, о чем мечтал: папку переписки с Достоевским. В том числе несколько совершенно сенсационных документов. — Депутат передал Фандорину тоненькую файловую папку. — В частности, черновик очень важного письма самого Стелловского — тогда ксероксов и копирки еще не было, и черновики всегда сохранялись. Потом один любопытный финансовый документец. Плюс собственноручное письмо Федора Михайловича с комментариями Стелловского. Вы посидите, полистайте. А мы с Олегом пока доктора поищем. Он, как обычно, где-то застрял, а нам пора второй укол делать. — Депутат похлопал сына по плечу. — Олежек, кончай игру.

Как Сивуха, его сын и телохранитель вышли, Ника не заметил. Он весь углубился в чтение.

В первом файле лежало письмо Стелловского с пометкой красным карандашом «Отправлено 11 августа». Почерк у издателя был скверный, но к оригиналу для удобства прилагалась распечаточка (ну разумеется — не напрягать же депутату зрение): безо всяких неудобочитаемых ижиц и ятей, без помарок, крупным кеглем.

Wiesbaden, Hotel «Victoria», а М. Theodore Dostoiewsky.

Милостивый государь Федор Михайлович!

Получил Ваше письмо и, признаться, остался весьма им недоволен. Денег хотите, а писать, о чем прошу, не желаете. Нехорошо. У меня, знаете ли, кредитные билеты на деревах не растут. Говорил Вам в Петербурге и повторю ныне безо всяких экивоков. Мне идея повести про пьяненьких и убогеньких, коею Вы пытаетесь меня завлечь, нимало не привлекательна. Я Вам семь тысяч не за то посулил, а за уголовный роман в духе Габорио или Эдгара По. Вот чего жаждет публика, а не униженных с оскорбленными. Ах, батюшка Федор Михайлович, описали бы Вы преступление страшное, таинственное, с кровопролитием, да чтоб не одно убийство, а несколько, это уж непременно. С Вашим-то талантом! Чтоб у читателей, а пуще того у читательниц мороз по коже!