Ф. М. Достоевский: писатель, мыслитель, провидец. Сборник статей

В келье после некоторого отсутствия старца завязывается обсуждение серьезной темы, и вскоре приходит Дмитрий Федорович. «Дмитрий Федорович, двадцативосьмилетний молодой человек, среднего роста и приятного лица, казался, однако же, гораздо старее своих лет. Был он мускулист, и в нем можно было угадывать значительную физическую силу, тем не менее в лице его выражалось как бы нечто болезненное. Лицо его было худощаво, щеки ввалились, цвет же их отливал какою-то нездоровою желтизной. Довольно большие темные глаза на выкате смотрели, хотя, по-видимому, и с твердым упорством, но как-то неопределенно. Даже когда он волновался и говорил с раздражением, взгляд его как бы не повиновался его внутреннему настроению и выражал что-то другое, иногда совсем не соответствующее настоящей минуте». Эта раздвоенность, запечатленная в телесности Дмитрия, задавала некоторую динамику отклонения, а то и перекоса, что вносило шаткость в пространство совместности. Правда, наличие старца в келье задавало важную точку собирания, и Дмитрий тоже оказывается в орбите его воздействия. Он вошел «безукоризненно и щегольски одетый, в застегнутом сюртуке, в черных перчатках и с цилиндром в руках. Как военный недавно в отставке, он носил усы и брил пока бороду. Темно-русые волосы его были коротко обстрижены и зачесаны как-то височками вперед. Шагал он решительно, широко, по-фрунтовому. На мгновение остановился он на пороге и, окинув всех взглядом, прямо направился к старцу, угадав в нем хозяина. Он глубоко поклонился ему и попросил благословения. Старец, привстав, благословил его». Дмитрий Федорович почтительно поцеловал его руку и с необыкновенным волнением, почти с раздражением просил великодушно простить его опоздание, на что старец просил его не беспокоиться.

Появление Дмитрия Федоровича заняло не более каких-нибудь двух минут, и разговор вновь возобновился. Но возобновился и рост напряжения в атмосфере общения всех присутствующих, которое вносил кроме Федора Павловича также и Петр Александрович, подначивавший Ивана Федоровича, утверждавшего, что если нет бессмертия, то нет и добродетели. Старец же объяснял Ивану, что идея эта еще не решена в его сердце и она мучает его. Но и мученик любит иногда забавляться своим отчаянием, как бы тоже от отчаяния. Вопрос не решен – и в этом его великое горе, ибо настоятельно требует разрешения, но решиться не может. Но нужно благодарить творца, что дал ему сердце высшее, способное такою мукой мучиться.

«Старец поднял руку и хотел было с места перекрестить Ивана Федоровича. Но тот вдруг встал со стула, подошел к нему, принял его благословение и, поцеловав его руку, вернулся молча на свое место. Вид его был тверд и серьезен. Поступок этот, да и весь предыдущий, неожиданный от Ивана Федоровича, разговор со старцем как-то всех поразили своею загадочностью и даже какою-то торжественностью, так что все на минуту было примолкли, а в лице Алеши выразился почти испуг». Старцу вновь удается внести какой-то баланс в пространство все время ускользающего согласия. «Но Миусов вдруг вскинул плечами, и в ту же минуту Федор Павлович вскочил со стула: – Божественный и святейший старец! – вскричал он, указывая на Ивана Федоровича: – Это мой сын, плоть от плоти моея, любимейшая плоть моя! Это мой почтительнейший, так сказать, Карл Мор, а вот этот сейчас вошедший сын, Дмитрий Федорович, и против которого у вас управы ищу, – это уж непочтительнейший Франц Мор, – оба из Разбойников Шиллера, а я, я сам в таком случае уж Regierender Graf von Moor! Рассудите и спасите! Нуждаемся не только в молитвах, но и в пророчествах ваших». На что старец уже слабым, «изнеможенным» голосом попросил: говорите без юродства и не начинайте оскорблением домашних ваших. Видно было, что он уставал и приметно лишался сил, но его установки продолжали работать на создание пространства взаимопонимания.