Ф. М.

– Не надо-с. Там незаперто. Митя сам войдет. Я хочу поглядеть, как наш Р. Р. Р. в комнату прошествует, это важно-с. А вы, батенька Александр Григорьевич, вон туда сядьте, к столу. Будто бумагу казенную пишете. Вы мне здесь, после обморока, чрезвычайно нужны. Пишите себе, в разговор не вступайте, а только время от времени на объекта пристально так поглядывайте.

– Вот так? – сощурил глаза Заметов.

Порфирий Петрович пожевал губами.

– Или, знаете что, вы лучше вообще не смотрите. Будто его вовсе не существует. Да, это еще лучше-с.

Было слышно, как открылась дверь с лестницы – Разумихину надоело тянуть шнур звонка.

Послышался заливистый смех, потом сердитый возглас Дмитрия: «Фу, какая же ты свинья!» – и в комнаты шумно ввалились оба студента: один с совершенно опрокинутою и свирепою физиономией, другой с таким видом, будто изо всех сил сдерживается, чтобы не прыснуть. И не сдержался-таки – фыркнул.

По-медвежьи развернувшись к приятелю, Разумихин махнул кулаком и как раз попал по маленькому круглому столику, на котором стоял допитый стакан чаю. Все полетело и зазвенело.

– Да зачем же стулья-то ломать, господа, казне ведь убыток! – весело процитировал Порфирий Петрович из «Ревизора» и протянул руку знакомиться.

Ему вмиг сделалось ясно, что весь этот спектакль с легкомысленным и непринужденным явлением Раскольникова к лицу, ведущему на него охоту (чего студент после сцены в квартале не мог не понимать), рассчитан Родионом Романовичем заранее, и поневоле восхитился этакому мастерству.

Выслушав представление гостя и даже сам участвуя в милейшем, приязненном разговоре, Порфирий Петрович не спускал с Раскольникова глаз. Узор предстоящей беседы выстраивался сам собою.

Не скрывать, что всё знаю, определил надворный советник, а напротив сразу перейти к самому делу. Не к убийствам, потому что тут у меня ничего на него нет, и он это отлично знает, а к главному, к теорийке.

Чрезвычайно понравилось Порфирию Петровичу, что гость совсем не смотрит на хорошо знакомого ему Заметова, который превосходно справлялся с ролью – скрипел себе по бумаге и на студента даже не косился.

– Это сотрудник-с, переписывает один малозначительный документец, – небрежно пояснил пристав, усаживая молодых людей на диван и садясь сам на стул.

– Я этого господина, кажется, где-то видел, – так же небрежно обронил Раскольников. – Впрочем, могу и ошибаться.

– Это ничего-с, даже если и позабыли. Человечек самый обыкновенный, не чета вам-с, – доверительно прошептал ему Порфирий Петрович и подмигнул.

Внутри у него всё так и пело – эту часть своего ремесла, психологический поединок с преступником, надворный советник любил более всего. Да и, правду сказать, нечасто такого Раскольникова встретишь.

Намек про обыкновенного человечка Родион Романович отлично понял.

Ну-ка, обойдет или ринется? Пристав с любопытством разглядывал своего визави.

Ринулся, да по-бычачьи, рогами вперед.

– Это вы про ту мою статью сыронизировали? – откинулся на спинку Раскольников и сложил руки на груди. – Дмитрий мне сказывал, что вы ее прочли и желали со мною обсудить. Я-то к вам, собственно, не за тем явился. У меня часы в закладе остались, у процентщицы, которую убили третьего дня. Часы дрянь, но об отце память, хочу вернуть. Так вот я к вам по поводу часов… Но ежели угодно поговорить про мою статейку – отчего ж не поговорить. Я читателями не избалован, особенно такими… заинтересованными.

Очень надворному советнику понравилось, как было выговорено это последнее слово, даже поневоле залюбовался Родионом Романовичем. Крепкий орешек, ничего не скажешь. Но то-то и занятно.

С наслаждением выпустив струйку табачного дыма, Порфирий Петрович изготовился произвести следующую, чуть более тонкую атаку на собеседника, но здесь, черт бы его побрал совсем, снова зазвенел дверной колокольчик. Настойчиво, даже требовательно, так что уже через несколько секунд стало ясно – это не просто так, тут какая-то чрезвычайность.

С досадою извинившись, пристав вышел в прихожую, распахнул дверь и увидел на пороге не кого иного как надзирателя третьего квартала Никодима Фомича.

Всегда спокойный, добродушный, капитан был непохож на себя. Седые усы подрагивали, глаза хлопали часто-часто.

– Опять… Ваше… Порфирий Петрович, что ж это такое… – не своим, жалким голосом пролепетал квартальный. – Только сейчас прибежали. На Малой Мещанской… Я по дороге решил к вам…

Порфирий Петрович, разом обессилев, привалился к двери. Ему вообразилось, что он спит и видит кошмарный сон, от которого сейчас непременно пробудится.

– Девицу Зигель, Дарью Францевну… По голове… В собственной квартире… На Малой Мещанской… Вот только что…

Когда это бывало необходимо, Порфирий Петрович умел брать себя в руки – имелась у него такая счастливая, а для следователя даже и необходимая черта.

Собрался он и теперь, в эту тяжкую для себя минуту.