Эзотерический мир. Семантика сакрального текста

Принимая в себя многих, я одновременно переживаю и определенное одиночество (в юности переживал его резче, трагичнее, сейчас спокойнее, привычнее). Временами я остро ощущаю конечность своей жизни, центрированность ее на себе, замкнутость собой. Я один, даже с близкими, любящими, один на земле, среди людей, среди времени. В конечном счете я один выбираю, один делаю ошибки, один буду умирать. Это ощущение одиночества, противостояния «Я» и Мира утомляет, вызывает тоску, вопрос — а в чем смысл этого моего бытия? Думаю, чувство одиночества отчасти вызвано невозможностью полностью отождествиться с целым, с людьми, а сама эта невозможность — излишней профессиональной рефлексией. В силу своего склада ума и рода занятий я подвергаю все непрерывному распредмечиванию, не исключая и той почвы, на которой стою. Для истинного методолога все, абсолютно все: продукт культуры, ума, традиции, все — не бытие, а интеллектуальная или эмоциональная конструкция, построение. Мир, объект для него — не более чем объективация, т. е. остановленная, застывшая обусловленность, в которой человек живет. Непосредственно человек имеет дело только с этой обусловленностью, только с результатом объективации. Реальность же, хотя и признается объективно существующей, но в этой своей объективности никогда не дается сознанию (напоминая кантовскую «вещь в себе»). Для меня реальность чувствуется как моя жизнь, жизнь других людей, планетарная жизнь, жизнь Природы и Космоса. Но только чувствуется, поскольку и это ощущение обусловлено, условно (интеллектуально устроено). Мир, данный в таком ощущении, — зыбкий мир, это мир-призрак, мир, за который нельзя крепко ухватиться, на его почве не стоишь, а непрерывно тонешь, куда-то проваливаешься, и если бы знать — куда?

5

Все живут по-разному, одни легко, другие тяжело. Есть люди, которым жизнь в тягость, наказание, неизвестно, за какие грехи. Одни энергичны, у других же постоянный упадок сил, каждый шаг, разговор и общение для них требует усилий. Сам я, вероятно, ближе к первому типу, напор моей энергии иногда бывает даже разрушительным (я болею, порчу свои же дела). Я иногда остро переживаю радость, экстаз, полет жизни, слияние с ней. Но за все нужно расплачиваться: за подъемом идет спуск, энергетический взрыв сменяется безразличием, упадком сил, снижением интереса, потерей смысла. Однако я стараюсь сдерживать себя: снижаю отчасти восторг, избегаю слишком глубоких пессимистических ям. Что скрывать, я люблю жить, мне интересно жить, думаю, никто и ничто не ждет меня там, за чертой. Думаю, там — это здесь, и спасение — это приобретение особого качества жизни. Поэтому для меня лично неприемлемы такие идеалы и пути, которые ведут в Нирвану, которые предполагают свертывание этой жизни, при этом неважно, во что ее свернуть — в ничто или блаженство. На мой вкус, если одно только блаженство — это та же смерть. Не хочу ни забегать вперед, ни отставать; от «исторического нетерпения» я постепенно избавляюсь, но и догонять не люблю, это тяжело.

Свой собственный пессимизм, зыбкость мира я стараюсь превозмогать терпением. Терпение, пожалуй, — одна из ведущих черт моего характера. В подростковом и юношеском возрасте я был крайне нетерпелив, спешил жить, меня несло. Потом я себя долго ломал, организовывал, сдерживал, страсти ушли в глубину, на поверхности остался спокойный, организованный тип. Равновесию, пусть и неустойчивому, между поверхностью и глубиной (бездной) я обязан терпению. Я терпеливо жду обретения спокойствия, смысла, своего часа, жду не только благоприятных обстоятельств, но и испытаний. Иногда мне кажется, что моя жизнь — сплошное терпение, и если бы его не было, я тотчас же взорвался бы и улетел.

Другая черта моего характера — деятельное отношение к своей жизни, поэтому мне так близка эзотерическая точка зрения. Сколько я себя помню, я всегда был собой недоволен (в юности просто непримирим с собой). Я постоянно сверял себя с идеалом и, убедившись в несовпадении, ломал, изменял, переделывал. Но моя естественная натура плохо поддавалась переделке, страсти и увлечения вмиг разрушали все идеальные построения, сметали благие намерения и неустойчивые привычки. Иногда я падал еще ниже, но не сдавался; смирялся с судьбой, но лишь на время. Сегодня, когда мне за пятьдесят, я уже не мечусь, как в юности. Давно понял, что идеал и жизнь не совпадают и не должны совпадать, что переделывать необходимо сразу и себя, и идеал, что ломать и подавлять свою натуру и небезопасно, и не нужно. Но по-прежнему живет во мне установка на изменение, на переосмысление своей жизни, на делание себя. С моей точки зрения, определить себя окончательно, навсегда — значит в каком-то смысле закончить свою жизнь. Жизнь — это постоянный поиск нового, определение своего смысла, своего назначения, осознание и укрепление (или подавление) своих реальностей. Жизнь — это неизвестное и готовность к нему.

6